Вместе с комиссаром

Когда Костин уехал, я так увлекся планами поимки Маковских, что не успокоился, пока вечером не посвятил в них своих лучших друзей-комсомольцев Минку Буевича и Янку Бородейку. Они живо откликнулись на мое предложение — проследить, когда пойдут за кордон Маковские. Даже решили, что и задержать их надо нам самим. Вот будут благодарны пограничники!

— А как с оружием? — спросил я у друзей. — Ведь Маковские так не сдадутся?..

— У тебя ж наган есть, — сказал Янка. — Пальнешь разок, и они кто куда.

— Да нет, — возразил Минка, — мало одного нагана, у моего отца хорошая двустволка, он же лесник. Возьму, пригодится.

— Ну а я тоже что-нибудь придумаю, — поддержал Янка.

И мы решили не откладывать дела в долгий ящик.

Целую неделю, с вечера до утра, мы, спрятавшись в ольшанике, наблюдали за хутором Гаек. И напрасно. Как назло, за все эти дни никто с хутора не выходил и на хутор не приезжал. Мы коченели под студеным ветром целыми ночами и слышали только голосистого петуха во дворе Маковских, который горланил особенно пронзительно, на всю округу, словно издеваясь над нами.

Но однажды из облюбованного нами ольшаника поздно вечером мы заметили, как со двора Маковских промчалась в сторону леса повозка, но так быстро и тихо, что мы даже не успели разглядеть, сколько человек в ней было. Колеса не скрипели и не стучали, как будто резиновые…

— Ну, хлопцы, — взял я на себя командирские обязанности, — теперь за дело! — И мы двинулись в ту сторону, куда умчались Маковские.

Мы углубились в лес, а он нам с малых лет был хорошо знаком и потому не вызывал никакой тревоги. Тем более что были мы вооружены. Мой наган, двустволка у Минки и некое особое приспособление у Янки. К выструганной ложе он приладил черный трехгранный штык, найденный им в куче мусора у соседа. Это казалось нам достаточным вооружением, чтоб справиться с контрабандистами.

«Вот, — думали мы, — и будут благодарить пограничники, когда мы, комсомольцы, доставим известных контрабандистов Маковских прямо на заставу!» — и уже мечтали о наградах, которыми будем отмечены за наши подвиги.

Так и двинулись мы в ночь по следу Маковских к одному укромному местечку, в густом ельнике, где, казалось нам, лучше всего устроить засаду.

Ночь была непогожая. Сильный ветер раскачивал вершины елей и сосен, ветви скрипели так, что рассчитывать на то, что мы услышим стук контрабандистской повозки, не приходилось. Вся надежда наша была на острое зрение. И мы, выстлав свое укрытие пушистыми сосновыми лапками, пристально вглядывались в даль лесной прогалины, на которой заметили след колес и по которой, рассчитывали, будут возвращаться контрабандисты с товарами из-за кордона. А до границы было еще добрых три километра. Подстерегать ближе мы считали ненужным, потому что там их могла поймать пограничная стража.

Мы сидели как заговорщики. И хотя ветер гудел не смолкая, перекидывались словами шепотом. Оружие наше было наготове, хотя мы отлично знали, что стрелять нам можно только вверх. Ведь расчет был на то, что контрабандисты испугаются и сдадутся. Мы все трое напряженно вглядывались в черную гущу леса, пока не устали. Тогда условились следить по очереди, а остальным отдыхать.

Каждый из нас, видно, во время отдыха думал о своем. Я лежал и глядел на хмурое небо и, когда оно прояснялось на миг и на нем всплывали мерцающие звезды, мечтал о том, что и в моей жизни блеснет звездочка, которая поведет меня туда, где я могу проявить все свои силы. А может быть, одна из них, что светится сейчас, и будет моей. Вот поймаем контрабандистов, доставим на заставу, а там меня как организатора, конечно, наградят, возьмут к себе в пограничники, выдадут на первый раз, может быть, и не такую красивую форму, как у Костина, но потом я подымусь выше, и дадут такую, как у него, а когда еще выше — такую, как у самого важного начальника всех пограничников… Одним словом, мечтам моим не было краю… Но вдруг пронзительный крик прорезал нашу глухомань. Минка даже вскочил.

— Да тише вы! Это ж сова, а вы поднимаете шум. Чтоб без моей команды ни-ни, — приказал я и сам взялся сторожить.

Я внимательно вглядывался во мрак и старался, вслушиваясь в ночной гул, различать треск ветки, скрип сука, даже услышать, как прошмыгнет зверек.

И вот характерный треск сухих сучьев, по которым ступает конское копыто. Я узнал его сразу. Услышали этот треск и мои дружки, и надо было видеть, как они насторожились. Минка положил свою двустволку на толстую ветвь ели и застыл, нацеливаясь на то место, откуда мы ждали ночных путников. Янка выставил вперед свою острую пику, я выхватил из кармана наган. Мы застыли в ожидании. Все слышней и слышней потрескивает сушняк под копытами, под колесами повозки, а вот уже послышался глухой топот приуставшего жеребца. Показалось, что вдруг долетели приглушенные голоса. Вскоре и повозка приблизилась.

— Стой! Руки вверх! — не выдержал я.

И не успели мы опомниться, как несколько выстрелов прогремели над нашими головами. Напуганный выстрелами, пронесся, как черный призрак, жеребец, наполнив ночь перестуком колес. И вдруг все стихло…