Вместе с Россией

В шесть с половиной часов Игнатий Порфирьевич вышел из своего дома на Таврической к авто, имея в виду заехать к себе в контору Сибирского торгового банка на Невский, чтобы взять из сейфа деньги на послеобеденную карточную игру у Кшесинской. Для начала он решил проиграть ей и великому князю сотню тысяч — и теперь нуждался в наличности.

Манус все думал об умной, постигшей тайну успеха, хитрой маленькой Матильде, которая всегда улыбается, по словам доктора, даже слугам. «Всегда улыбка! — это ее девиз. — И всегда говорить только хорошее о людях… В том числе — о соперницах и врагах».

Великие князья у Матильды словно у себя дома — непринужденны и милы, обожают ее, целуют ручки, а она им категорически приказывает, капризничает, и все ее фантазии неуклонно исполняются…

«М-да! — думал Манус. — Ссориться с ней опасно, особенно как вспомнишь, что ссора с Матильдой стоила карьеры двум министрам…»

Между тем авто Мануса, выехав с Университетской набережной, попало в затор из трамваев, извозчиков, таксомоторов у Ростральной колонны. Сквозь вечерний сумрак в тусклом свете фонарей Манус увидел фундаментальное здание Биржи. Столь родное и близкое ему по духу, оно настроило мысли банкира на привычный лад, который, однако, незаметно возвысился до патетики в предвкушении вечера с великими князьями.

«Вот одно из семи чудес современного мира — биржа! — размышлял Игнатий Порфирьевич. — Она ежедневно творит миллионы и миллионеров. В любой стране мира из ста миллионеров девяносто девять сделали свое состояние на бирже и акциях, котирующихся на ней. Разве не чудо, что она как по волшебству выкачивает деньги из карманов тех, кто работает, кто создает действительные ценности! Под магнетическим наркозом она отнимает заработанное тяжким трудом и превращает пот и кровь, слезы и муки в золото и акции.

Мужик вырастил и собрал с трудом урожай, а вся прибыль от его труда оказалась в Петрограде, в акциях железных дорог, экспортных хлебных фирм, элеваторов… Рабочий сварил сталь для рельса, по которому повезут хлеб, а сам голоден. Прибыль от его труда увеличила цену акций новороссийского общества «Юзовка» в Донбассе или общества «Русский Провиданс»… Даже где-то в джунглях негр под палящим солнцем срубает сахарный тростник, а на нью-йоркской бирже поднимаются акции сахарных заводов, пароходных обществ…

У биржи своя логика. Для нее чем хуже, тем лучше. Вот опять пришли нерадостные вести с войны, — биржа упорно идет вверх. Будут вести еще печальнее — это будет означать, что война затягивается. Значит, франк, фунт, рубль, марка еще больше обесценится, а биржа будет крепче. Появится много новых миллионеров, чьи деньги выросли из воздуха, а фундаментом были кровь, горе, разлука и смерть…»

Мануса даже передернуло от собственных мыслей.

Размышляя, Манус не заметил, как оказался у ворот двухэтажного особняка с кокетливой башенкой. Он позвонил в тяжелую дубовую дверь, окованную железом и просвечивающую зеркальным стеклом.

Манус сбросил тяжелую шубу на бобрах в невидимые руки умелого лакея и поднялся на несколько ступенек по беломраморной лестнице с толстым ковром. Вместо перил здесь были четыре львиные пасти, держащие шелковый канат… Более дюжины гостей уютно и непринужденно расположились в белой мраморной зале на диванах и в креслах вокруг Матильды и великого князя Сергея. Кшесинская поднялась, приветствуя нового гостя.

В ее доме не докладывают о входящих. Француз-камердинер, он же мажордом, и второй лакей знают в лицо весь петербургский свет и осведомлены, кто именно приглашен сегодня на обед. Невидимый гостям буфетчик знает, кто какую марку вина предпочитает. Бутылка стоит уже наготове, помимо припасенных для обеда полагающихся к каждому блюду вин.

— Вот, наконец, и вы, милый Игнатий Порфирьевич! — делает Матильда несколько шагов навстречу.

Целуя ее душистую руку по неопытности несколько дольше, чем принято в обществе, Манус глазами следит за великим князем. Он неловко выпускает руку Матильды, когда видит Сергея Михайловича, направляющегося к ним.

— Серж, я думала, что монсеньор Манус уже не придет сегодня к нам, — шутливо представляет великому князю Игнатия Порфирьевича Кшесинская.

— Что вы! Что вы! Разве можно к вам не приехать!.. — оправдывается Манус. — Вы несравненная волшебница, Матильда Феликсовна!..

Пожимая князю руку, Манус снова делает это чуть дольше, чем следует, кланяется чуть ниже, чем принято, и искательно заглядывает в глаза, что уж совсем выдает его плебейское происхождение. Улыбка Матильды остается чуть дольше на устах, дабы ободрить и поддержать гостя. Рядом с хозяйкой все места уже заняты, одно свободно подле великого князя, и Манус не очень ловко плюхается на него. По-видимому, это место и было предназначено ему.

Манус сначала не знает, что сказать князю Сергею Михайловичу. Все-таки великий князь, дядя самого царя, а как мил и любезен! Подумать только! Он держится совсем как обыкновенный человек, но на самом деле он выше закона! Если, например, он убил бы кого-нибудь, то ни один суд империи не принял бы дела к производству…