Вначале их было двое... (сборник)

— Ваше лицо мне знакомо… Не помню только, где я вас видела… Вы меня знаете? — несмело заговорила женщина.

Шимен не знал, что ей ответить. Лицо встречной действительно было ему знакомо, но вспомнить, кто она и где они встречались раньше, он не мог.

— Не знаю, не могу припомнить, — уклончиво ответил он, помолчав.

— Откуда вы? Из какого села? — еще пристальней вглядываясь в его лицо, спросила женщина.

Шимен пожал плечами и, безнадежно махнув рукой, ответил:

— Жил-то я тут, неподалеку, но сейчас и сам не знаю, где мой дом.

— А я думала, что вы из Миядлера, мне показалось, что именно там я вас видела, — сказала женщина, с сомнением поглядывая на его крест.

— А вы бывали в Миядлере? Знаете там кого-нибудь? — осторожно спросил Шимен, желая проверить, правду ли она говорит.

— Эстер Ходош знаю — я раза два приезжала туда знакомиться с льноводческим звеном, — ответила женщина.

— Эстер Ходош? Так это моя мать, — невольно вырвалось у Шимена.

— Что с ней, скажите… Мне так хотелось узнать, успела ли она выехать, мы с ней очень подружились на районном совещании.

— Она тут, поблизости.

— Поблизости? — изумленно уставилась на него женщина. — Значит, жива и здорова?

— Да, я вытащил ее, можно сказать, из могилы, — ответил Шимен. — Увидитесь с ней, она сама вам все расскажет. Только она не одна, с ней наша знакомая из Миядлера.

— Приведите обеих, я их встречу, как родных! — вскричала обрадованная женщина.

— Как вас зовут?

— Гайченко… Степанида Гайченко, — ваша мать должна меня помнить. Последний раз я приезжала в Миядлер на Октябрьские праздники.

— Я и сам начинаю вас узнавать, — отозвался Шимен.

Гайченко повела его к себе, накормила и дала хлеба, яиц и творогу для Эстер и Марьяши. На прощанье наказала ему вечером привести женщин на берег пруда, где кончается картофельное поле. Оттуда она обещала переправить их в безопасное место.

Обрадованный счастливой встречей, Шимен двинулся прямо к Камышовой балке, и хотя ему и не терпелось скорее увидеть мать и Марьяшу, он шел не торопясь, чтобы явиться туда незадолго до наступления темноты.

Подойдя к месту, где он оставил женщин, Шимен спустился в балку, но никого там не нашел.

— Ошибся, видно, — заставил он себя приободриться и стал лихорадочно метаться из одного конца балки в другой, но, пройдя ее вдоль и поперек, так никого и не обнаружил.

— Мама! — забыв о всякой осторожности, закричал он. — Где ты, мама? Марьяша, мама! — все громче и тревожнее кричал он, чувствуя, что у него подкашиваются ноги. — Отзовитесь! Это я, Шимен, пришел за вами. Мама! Марьяша!..

Фома Гнилопятка, рябой одноглазый верзила, с расплющенным, как у сифилитика, носом, бывший конокрад, вскоре после выхода из тюрьмы перешел к немцам и стал служить у них полицаем.

В тот самый день, когда Эстер, Шимен и Марьяша бежали из Миядлера, Фома шел из хутора Михеево в Петерковку, и хотя он изрядно выпил, ему до смерти хотелось выпить еще, опохмелиться. На хуторе, где он разыскивал какого-то «подозрительного», его постигла неудача, а это означало, что комендант ничего ему не подбросит, если он, Фома, не зацепит кого-нибудь по пути в Петерковку. Поэтому-то он и задержался у Камышовой балки. Авось тут удастся кого-нибудь поймать. В комендатуре ему сказали: он, полицай, обязан заглядывать во все рощи, балки и другие укромные места, где могут прятаться партизаны; за каждого задержанного было обещано вознаграждение. Но по натуре Фома был труслив, и если бы ему так сильно не хотелось выпить, вряд ли он полез бы в эту чертову балку, когда есть более безопасные дороги. Но раз уж вышла такая оказия, что поделаешь?

И тут-то, стоя на краю балки, Фома насторожился, как почуявшая мышь кошка: ему почудилось, что в одном месте камыши подозрительно зашевелились.

— Кто там?! — рявкнул он, подбадривая себя криком.

Ответа не последовало, камыши не колыхались больше, не шелестели, и он совсем было собрался уходить, как вдруг над его головой пронеслась стая диких уток. Утки кружились над балкой, собираясь, как видно, спуститься в камыши. Фома вытащил револьвер, прицелился, пальнул — и промахнулся; насмерть перепуганные птицы заметались и умчались прочь.

Марьяше и Эстер показалось, что стреляют по ним, и они поползли на четвереньках, подальше от опасного места. Заметив, что камыш опять закачался, Фома опять угрожающе крикнул:

— Кто там? Выходи, не то стрелять буду!

Марьяша поползла дальше, Эстер из последних сил — за ней, но вскоре, видно, изнемогла и замерла, будто сраженная пулей. Не слыша за собой шороха, Марьяша обернулась и хотела вернуться, посмотреть, что стряслось с Эстер. Но в эту минуту Фома, крикнув: «Стой, ни с места!», снова выстрелил, и Эстер, растерявшись, встала во весь рост. Фома увидел ее и, не решаясь спускаться в балку, заорал:

— Выходи, да поживей!

Вконец перепуганная Эстер покорно вылезла из балки.

— Чего ты там прячешься? — уставился на нее Фома. — И кто там еще схоронился?

— И вовсе я не прячусь, — робко ответила Эстер. — Вы вот кричать начали, я и залезла в камыши. А иду я по деревням — просить у добрых людей кусок хлеба…