Вне игры

— О телеграмме он вам тоже рассказывал?

— Нет… Вот это действительно откровение для меня. И загадка… Странно… Однако не допускаю мысли…

— Всякое бывает… Полагаю, что завтрашнее утро внесет ясность. Рассчитываю на отмеченную вами черту его характера — вилять не будет…

КАК ЭТО БЫЛО…

Он действительно не вилял. Михеев с удовлетворением отметил это в первые же минуты их беседы. И то, что на прямо поставленный вопрос: «Как понимать вашу телеграмму?» — Сергей не ответил сразу, а стал долго, подробно и достаточно откровенно рассказывать о себе, Дюке, Владике, Глебове, Ирине, Крутове — не поколебало сложившегося убеждения: Крымов говорит искренне, не щадя себя. Но, видимо, почувствовав некую неловкость за то, что его занесло так далеко в сторону, Сергей смущенно сказал:

— Простите за длинную преамбулу. Но мне кажется, что иначе не все будет ясно в истории с этой дурацкой телеграммой.

Потупился и умолк.

— Что же это вы?.. Продолжайте, — с мягкой настойчивостью обронил Михеев.

— Я уже рассказал вам… Глебов и Ирина… — Он говорил сбивчиво, отрывисто, не скрывая волнения. — Я не мог не заметить… Я имею в виду повышенный интерес Глебова к Ирине… Вы знаете, какое место она заняла в моей жизни. И вот появляется Вася Глебов. При содействии Владика. Сводня!

И снова задумался, видимо что-то вспомнил. Потом продолжал:

— Где-то я читал, что любовь имеет свои законы развития, свои возрасты, как цветы, как человеческая жизнь. У нее своя роскошная весна, свое жаркое лето, наконец, осень… Для одних она бывает теплой, плодотворной, для других — холодной и бесплодной. Я принадлежу к «другим». Холодная, гнилая… Я читаю на вашем лице: «Учитесь властвовать собой, молодой человек». Не могу! Вы должны понять меня, понять мою обиду… Я вам, кажется, говорил, что от щедрой дядюшкиной материальной помощи я решительно отказался. Стипендия плюс нерегулярный приработок — гонорар. И все. В глазах Захара Романовича Сергей Крымов «нищий студент», голяк, Ирине — не пара. То ли дело Глебов — жених первой категории. И он знает себе цену…

— Перестаньте заниматься самоуничижением, Крымов. Это не достойно мужчины…

Михеев тут же спохватился: нельзя так. По долгу службы ему надлежит спокойно слушать и молча делать выводы, а не поучать. Но что поделаешь, прорвало!

— Простите, это я сгоряча… Я вас слушаю. Итак, Глебов. Этот, по вашим словам, жених первой категории доставил вам массу неприятностей. Ну, и что же дальше?

— Дальше? Дальше идут мерзости. Так взболтал свое чувство, что оно дало пену. Отвратительную пену. Было бы естественным объясниться с Ириной. А я — не могу простить себе этого! — как мальчишка решил досадить ей: стал встречаться с Владиком, которого она терпеть не может, считает ничтожеством. Ужасно это глупо, но я потерял контроль над собой. Была у меня даже такая бредовая идея: по душам поговорить с Владиком — друг ты мне или не друг? И попросить его достаточно решительно сказать Глебову то, что говорят в таких случаях порядочные люди… Сейчас я понимаю, как это было наивно… Порядочные люди и Владик! Но, видимо, я потерял контроль над своими чувствами. И над разумом тоже. В тот апрельский вечер я пошел к этому подонку, чтобы излить душу. Теперь мне отвратительна сама эта мысль. Владик встретил меня с распростертыми объятиями, облобызал и тут же усадил за стол. Мы крепко выпили. Ни разу в жизни не было на душе у меня такой смуты. А после выпивки все забурлило. Будто невзначай, я обронил: «Во все времена, в любом обществе деньги были всесильны. И никто не лишил их этой силы. У кого деньги — у того власть. Над вещами и сердцами».

Я хотел поговорить о Глебове, о «женихе первой категории», но даже после выпитого коньяка не решился довериться Владику. Может, еще и потому, что в тот вечер я, пожалуй, впервые ясно увидел то, что старался не видеть: Владик — подонок. Все низменное, грязное липло к нему.

Владик поспешил поддержать разговор о всесилии денег, но совсем в другом и несколько неожиданном плане. Сергею и сейчас еще не ясно — было ли все это заранее продумано, или сказалась изрядная доля алкоголя, или, уловив озлобленность Сергея, Владик решил, что есть благодатная почва для заготовленных им «семян»?

Так или иначе, но Крымов отчетливо помнит, как хозяин дома повел речь о том, сколь тяжко жить в мире, где жестоко подавляется индивидуальность, частная инициатива деловых людей, где нет свободы мыслей, слова, где тебе навязывают сомнительной ценности идею о всесилии не денег, а труда — дескать, он, труд и есть источник всех богатств…

— Трудись, старик, трудись! Авось и сподобишься милости доктора Рубина — выдаст он за тебя Ирэн… Конечно, ты, мой дорогой друг, — христосик! Его шлепают по одной щеке, он услужливо подставляет другую. Он готов примириться с любой несправедливостью… Квашня! А ведь есть у нас парни — настоящие бунтари, дети века, вздыбленные нашим безумным временем.

Вообще-то Сергей уже слышал от Владика нечто подобное, но тогда это казалось шуткой. А теперь — с открытым забралом!