Вне правил

Тадео обретает свой привычный боксерский ритм и принимается обрабатывать Шакала короткими прямыми ударами, которые тот пропускает. Он рассекает ему правую бровь и методично целит именно в эту точку. У Шакала есть излюбленный прием, когда он имитирует крюк левой, а сам низко приседает, чтобы сделать захват, но он пытался его проделать слишком часто. Тадео давно его раскусил и, дождавшись нужного момента, исполняет свой лучший удар — слепой, локтем с разворота. Для такого приема необходимы стальные нервы, потому что на долю секунды нужно повернуться к противнику спиной. Но у Шакала не такая быстрая реакция, и правый локоть Тадео с силой обрушивается ему в челюсть тоже справа. Точка! Шакал отключился еще до того, как рухнул на пол. Правила позволяют Тадео добить его несколькими ударами в лицо, но зачем? Он просто стоит в центре ринга с поднятыми руками и смотрит вниз, любуясь на свою работу: Шакал лежит неподвижно, будто мертвый. Судья быстро останавливает бой.

Несколько минут мы с тревогой наблюдаем, как его пытаются вернуть к жизни. Толпа ждет носилки, ей нужна жертва, о которой можно будет рассказать на работе, но Шакал в конце концов приходит в себя и начинает говорить. Он садится, и мы с облегчением переводим дух. Или пытаемся. Не так-то просто обрести душевное равновесие после такого яростного действа, если его исход вам небезразличен, а пять тысяч маньяков топают ногами.

Шакал с трудом поднимается на ноги, а маньяки недовольно свистят и улюлюкают. Тадео подходит к нему, говорит что-то ободряющее, и они обнимаются.

Мы покидаем клетку, я следую за Тадео и с улыбкой наблюдаю, как он приветственно бьет перчаткой по протянутым ладоням своих поклонников, купаясь в лучах славы после очередной победы. Он допустил ряд глупых ошибок, которые более опытный соперник наверняка бы не простил, но в целом этот бой можно смело занести ему в актив. Я стараюсь насладиться моментом, думаю о будущем и новых доходах: не исключено, что найдутся и новые спонсоры, готовые раскошелиться. Тадео — четвертый боец, в чью карьеру я вложил деньги, и первый, кто окупился.

Мы уже выходим из зала и собираемся спуститься в тоннель, как вдруг неожиданно раздается громкий женский крик:

— Мистер Радд! Мистер Радд!

До меня не сразу доходит, что обращаются именно ко мне, поскольку в этой толпе узнать меня просто невозможно. Длинные волосы убраны, на носу другие очки, сам я в дурацкой желтой куртке официальной команды Запаты, а на голове — командная бейсболка, похожая на те, что носят дальнобойщики и рэперы. Я замедляю шаг и, обернувшись, вижу, как ко мне пробирается крупная особа лет двадцати пяти с фиолетовыми волосами, пирсингом и огромным бюстом, едва умещающимся под обтягивающей футболкой — типичная любительница боев без правил. Я удивленно ее оглядываю, и она снова произносит:

— Мистер Радд. Вы ведь мистер Радд, адвокат?

Я киваю. Она подходит на шаг ближе и говорит:

— Моя мать в жюри присяжных.

— В каком еще жюри? — спрашиваю я настороженно. В данный момент у меня только одно жюри.

— Мы из Майлоу. Суд над Гарди Бейкером. Моя мать в жюри.

Я кивком показываю налево, и через несколько мгновений мы уже шагаем по узкому коридору, зажатому вибрирующими стенами.

— Как ее зовут? — интересуюсь я, внимательно оглядывая всех прохожих.

— Глинна Ростон, присяжная номер восемь.

— Понятно.

Я знаю имя, возраст, расу, место работы, образование, семью, адрес, брачный анамнез, опыт участия в жюри и наличие судимостей, если таковые имеются, каждого присяжного. Я сам участвовал в их отборе. Кое-кто меня устраивал, но большинство — нет. Последние две недели я сидел с ними в переполненном зале суда и действительно от них устал. Думаю, что знаю их политические пристрастия, религиозную принадлежность, склонности и представления об уголовном правосудии. И поскольку мне известно так чертовски много, я не сомневаюсь, что они заняли места на скамье для присяжных, уже решив для себя вынести Гарди Бейкеру смертный приговор.

— И что Глинна думает о происходящем? — осторожно интересуюсь я.

На ней мог быть спрятан микрофон. Меня уже ничего не удивит.

— Она думает, что все они банда врунов.

Мы по-прежнему медленно идем, никуда конкретно не направляясь и не решаясь посмотреть друг другу в глаза. Я не верю своим ушам. Наблюдая за Глинной Ростон в зале суда и зная, чем она дышит, я не сомневался, что она первой будет кричать: «Виновен!»

Я оборачиваюсь посмотреть, нет ли кого-нибудь рядом, и говорю:

— Что ж, она разумная женщина, потому что они действительно врут. И никаких доказательств у них нет.

— Ей передать это?

— Мне все равно, что вы ей скажете, — отвечаю я и снова оглядываюсь по сторонам, пропуская тяжеловеса, направляющегося на арену со своей свитой. Я поставил две тысячи на этого парня. Сегодняшний вечер принес мне шесть тысяч, и это не могло не радовать. И, в довершение ко всему, я узнал потрясающую новость, что не все присяжные по делу Гарди Бейкера тупоголовые кретины.

— А она одна так считает или есть и другие?

— Она говорит, что они не обсуждают процесс.