Вне времени

– Но наши родители в этом видели нашу миссию. Наше искупление. На нас замыкается два наших рода… После нас ничего не останется – и всё исчезнет навсегда.

– Доротея… Даже если бы… – Марк тяжело вздохнул, забрал у девушки рамку, после осторожно приподнял Дору и прижал её к своей груди. – Даже если они считали так… я готов отдать им дань памяти – но я никогда не повергну твою жизнь опасности – ради их целей.

– Разве это не наша цель?

– Нет. Её нам навязали.

– Тогда в чём наша цель?

– Любить друг друга.

Дора вновь промолчала. Лишь через несколько минут словно останавливавшегося в этой комнате времени она подняла к Марку взгляд и подарила ему кроткую, спокойную улыбку. После уже сама примкнула к его груди и коснулась его кожи губами.

Её маленькие, робкие желания, редко высказываемые вслух, были жизнью Марка и его стремлениями. Он дышал тем, что пытался уловить эти тихие грёзы во взгляде своей возлюбленной. Учился читать по её глазам так, как она уже умела – по его собственным. Поэтому когда они попали сюда, первое время оба представляли собой сверхчувствительное, лёгкое дуновение эмоции, подхватываемое каждым из них. В первую очередь внимателен был Марк. Дора долго оправлялась после произошедшего с ней, её долгое время не выпускали из больничного крыла. Марк сам ухаживал за ней, зачастую не подпуская к ней медиков. Он носил её на руках, мужался, терпя тяжёлую смену биоритма, при этом не смея сомкнуть глаз даже тогда, когда Доротея находилась в состоянии сна. Из-за введённого ей препарата она первое время много спала, принимая это спасавшее её жизнь лекарство. Но едва приходя в себя – она уже осознанно держала за руку Марка, говорила с ним, смотрела на него. Марк стоически выдержал этот период, не отходя от Доротеи ни на шаг, и уже тогда по академии поползли слухи о больной, самоотверженной преданности этого молодого человека. Но лишь немногие улавливали в этом отношении нечто большее, чем семейное родство. На какое-то время всё в госпитале, казалось, смешалось и сошлось, сконцентрировавшись вокруг этой пары. Закипела работа. Но Марк не вникал в её суть: Доре приносили лекарства, ему самому что-то вкалывали, беря у него кровь – и он не сопротивлялся.

Тяжёлые моменты жестокого сопротивления случались лишь тогда, когда требовалось взять кровь Доротеи. Марк рвал и метал, но останавливался, раздавленный осознанием безвыходной необходимости, а иногда – успокоенный кроткой улыбкой очнувшейся, не противившейся процедуре Доры. И он по сей день помнил эту оставившую в его душе неприятный осадок картину: бледное тело Доры, сливавшееся с простынёй больничной койки, тонкая, прозрачная рука, от которой шёл этот тёмный проводок, и эта успокаивавшая его, Марка, снисходительная улыбка. И он прекрасно слышал голос девушки в те моменты. «Ты прекрасно понимаешь, что так правильно. Что я подвела тебя. Что я не такая сильная, какой должна быть твоя жена. Но я поправлюсь. Только не переживай за меня»

Когда лекарства стали делать своё дело, и Дора пошла на поправку, девушка начала постепенно выходить на Солнце. Её первая встреча с ним прошла в забвении, ведь её почти сразу увели обратно. Её успел ослепить этот свет, оглушить это величие мощи свечения и тепла, которое заполоняло собой всё пространство. Нет, Луна не могла сравниться с ЭТИМ. Луна дарила покой и мягкую перину ночи. Солнце… оно оживляло. Оно заставляло улыбаться. Оно вселяло желание жить и дышать. Оно упрямо проникало в самые отдалённые уголки мира, создавая причудливые тени, вечно преследующие своих материальных хозяев. Дора могла долго играть с тенями от разных предметов, поскольку сама она тень не отбрасывала. Иногда, вспоминая об этом, она надолго замолкала, смотря себе под ноги, чувствуя, как бьёт ей в спину солнечный свет. Тогда Марку приходилось осторожно, ненавязчиво забирать у девушки веточки или другие предметы, из теней которых он собирала разные очертания, а после – уводить её домой, при этом не смея вторгнуться в её внутренний монолог.

Однако единожды пострадав от Солнца – Дора, при всей своей любви к нему, немного испугалась при втором выходе на улицу. Тогда она ещё была слаба и почти не могла ходить, но настояла на прогулке. Марк, одев её в её словно кукольное платье – нёс её на руках. Девушка прижалась к нему, как испуганный зверёк, долго боясь открыть глаза, опасаясь, что солнечный луч неприятно резанёт по её чувствительной роговице. Но присутствие Марка, который – она знала это наверняка – не причинит ей вреда, её успокаивало, и она отдавалась стечению обстоятельств, вверяя себя своему возлюбленному. Когда девушка начала ходить, Марк всё равно поддерживал её, не давая упасть. Все эти испытания оба переживали молча, видимо спокойно. У Доры никогда не было припадков, никогда не было истерик, она почти никогда не плакала. Марк же лишь в крайнем случае повышал голос, но никогда – на Дору. И здесь, в академии, как и в их поместье, он стал её стеной. Стал прозрачной сферой, в которой жила девушка. Защищённая от жестокого внешнего мира.

Как им казалось.

* * *