Вне всяких сомнений

«Даже в век атома некоторые перемены — это уже слишком. И я призываю всех горожан…» — Перкинс с отвращением фыркнул. — Это, Папаша, все равно, что погремушкой трясти. Город насквозь коррумпирован, и ничего с этим не поделаешь. Так какого черта я буду себе мозги всяким вздором забивать? Передай-ка бутылку.

— Не отчаивайся, Пит. Тираны гораздо больше пули наемного убийцы боятся смеха.

— Где ты это подцепил? Ну, так мне тоже не смешно. Я уж столько их вышучивал из их кресел — а толку? Все мои усилия принесли толку не больше, чем от твоей подружки-вертушки.

Окна задребезжали от порыва ветра.

— Не говори про Кыску так, — предостерег старик. — Она все понимает.

— Я извиняюсь, — Перкинс встал и отвесил поклон в сторону двери. — Извини меня, Кыска. Твоя деятельность гораздо полезнее моей, — он обернулся к хозяину. — Пойдем, Папаша, наружу, поговорим с ней. По мне — так куда лучше, чем переться к мэру на банкет.

Они вышли наружу. Перкинс прихватил с собой остатки пестрого комикса. Он начал рвать их на ленточки.

— Кыска, Кыска! На! Кушать подано!

Смерчик, склонившийся книзу, забирал ленточки, только рвать успевай.

— А те, что ты ей дал, все еще с ней.

— Конечно, — согласился Папаша. — Кыска у меня бережливая. Когда ей что понравится, постоянно будет с собой носить.

— Она — что, и не устает никогда? Бывают же и безветренные дни…

— Тут — практически не бывает. Здания так стоят, да еще Третья улица прямо на реку выходит. Но я так думаю: свои любимые игрушки она на крышах домов прячет.

Репортер всмотрелся в коловращение мусора.

— Могу спорить, у нее там и газеты не меньше месяца давностью. Папаша, я сделаю из этого статью о мусороуборочной службе и о том, как плохи у нее дела с уборкой улиц. Откопаю парочку газет двухлетней давности и заявлю, что их со дня выхода в свет носило по городу.

— А зачем жульничать? — спросил Папаша, — Давай поглядим, что там у Кыски имеется, — он тихонько свистнул. — Иди сюда, маленькая, дай-ка Папаше твои игрушки поглядеть.

Смерчик раздулся вширь; содержимое его закружилось помедленнее. Смотритель выхватил на лету первый попавшийся клок старой газеты.

— Вот одно — трехмесячной давности.

— Надо бы чего похлеще.

— Ладно, попробуем еще, — он поймал другую газету. — Июнь прошлого года.

— О, лучше!

Из какой-то машины призывно засигналили, и старик поспешил к ней. Когда он вернулся, Перкинс все еще всматривался в свободно парящий мусор.

— Ну как? — спросил Папаша.

— Она мне не дает ничего. Из рук вырывает.

— Кыска, — сказал старик, — как не стыдно? Пит — наш друг, с ним надо быть вежливой.

Смерчик виновато заерзал, точно переминаясь с ноги на ногу.

— Да нет, все в порядке, — сказал Перкинс. — Она же не знала… Гляди, Папаша, видишь вон ту, сверху? Первая полоса.

— Хочешь достать?

— Ага. Глянь как следует шапку — «ДЬЮ» чего-то там. Как ты полагаешь, может, газета у Кыски еще со времен компании 48-го?

— Может быть. Сколько времени я здесь, столько и Кыску помню. И игрушек своих она не теряет. Погоди секунду, — он ласково позвал смерчик, и вскоре газета была в его руках. — Давай посмотрим.

Перкинс изумленно вытаращил глаза.

— Ну, если пробьюсь в Сенат, быть мне «краткосрочником»! Папаша, газетка-то не старше ли тебя?

«Шапка» гласила: «ДЬЮ ВСТУПАЕТ В МАНИЛУ[9]». Дата — 1898 г.

* * *

Двадцатью минутами позже они обсуждали находку за остатками Перкинсовой бутылки. Репортер наглядеться не мог на грязный, пожелтевший от времени лист.

— Только не говори мне, что его носило по городу последние полвека.

— А почему нет?

— Почему? Ладно, я могу поверить, что улиц с тех пор не убирали. Но бумага-то как выдержала? Солнце, дожди — ну, и так далее…

— Кыска свои игрушки бережет. Наверное, прячет куда-то под крышу, если погода портится.

— За-ради бога-господа, Папаша; не думаешь же ты, что она и вправду… Но — думаешь. Честно говоря, мне все едино, где она эту газету взяла. Официальная версия будет такой: вот этот отдельно взятый клок бумаги болтался по нашим грязным улицам последние полсотни лет, причем никто его не заметил и не подобрал. Ребята, забава выйдет хоть куда!

Он бережно свернул старую газету и хотел было спрятать в карман.

— Погоди. Этого делать не стоит, — запротестовал старик.

— Почему? Надо же отнести сфотографировать.

— Нельзя! Это — Кыскино. Я ведь только на время взял…

— Чего? Ты с ума сошел?

— Она очень расстроится, если не вернем. Ну пожалуйста, Пит… она же тебе в любой момент, как только будет надо, снова даст посмотреть.

Старик был не на шутку встревожен, и Перкинс отказался от своего намерения.

— А если мы эту газету никогда больше не увидим? У меня ведь весь сюжет на ней построен.

— Ну и что? Не твоя ведь газета. Это она ее сберегла, отсюда и твой сюжет. Ты не беспокойся, я ей скажу, чтобы ни в коем случае не затеряла.

— Эх, ладно…

Они вышли наружу, и Папаша, серьезно переговорив с Кыской, вернул ей игрушку. Она немедленно подняла газетный лист на самую свою макушку. Попрощавшись с Папашей, Перкинс начал было выруливать со стоянки, но вдруг остановился и обернулся назад.

— Скажи-ка, Папаша…

— Что, Пит?