Вне закона

— Друзья мои! В эту кровавую войну мы были жестоки и беспощадны не только с явными врагами. Мы были беспощадны к самим себе и к нашим друзьям, требуя от каждого доблести и самоотверженности.

Я весь напрягся, слушая Самсонова.

— Нас хотели порой сбить с правильного пути некоторые перепуганные чистоплюи-интеллигенты. Они не понимали железной логики нашей борьбы. Эти чересчур совестливые и брезгливые белоручки пытались взять под защиту наших внутренних врагов, опираясь на нормы мелкобуржуазной морали, но мы отшвырнули их прочь.

— Ишь загнул! — раздается из рядов.

— Про кого это он?

А когда-то Самсонова слушали затаив дыхание, со слезами восторга на глазах — и в голосе его пели фанфары, гремели барабаны.

— В огне войны мы выковали такие кадры командиров, как Ефимов, Кухарченко, Богданов и Гущин... Лучшие наши бойцы,—  почти кричит, распаляя себя ораторским пафосом, Самсонов,—  отдали свои прекрасные жизни за свободу и независимость нашей родины: Котиковы, Голубевы, Мурашева, Покатило, Богомаз, Боровик, Суворов и многие другие...

— Надю Колесникову забыл! — вдруг явственно раздается гневный голос Баламута.

Что ты там, Виноградов, другим слушать мешаешь! — сбивается с тона Самсонов. — Смирно!

— Итоги за фронтом подведем! — громко говорит Самарин. Даже он не вытерпел.

— Остался от всего шику один пшик! — шипит рядом богомазовец Борисов.

— Поглядим, кто что на Большой земле запоет,—  добавляет Боков.

— Отставить разговоры в строю! Так вот... Мы выходим из тыла как никогда раньше сплоченным и дружным коллективом. Один за всех, все за одного!

— Самсонов за всех, все за Самсонова! — усмехается Жариков.

— В наших рядах не может быть места взаимным подозрениям, нетоварищескому отношению, недисциплинированности. Что было, быльем поросло.

— Как могилы в «аллее смерти»! — вставляет Боков.

— Не будем злопамятны. Не ошибается только тот, кто ничего не делает. Знаю — был я подчас суров, но всегда справедлив. И всегда думал об одном — о славе бригады. Конечно, лес рубят — щепки летят. Со своей стороны командование не намерено выносить сор из наших партизанских шалашей. Я отчитаюсь в работе каждого бойца, и не один подвиг не будет забыт Родиной.

— Вот граммофон! — слышится голос Баженова.

— А ведь трусит, подлец! — радостно шепчет Щелкунов.

В этих людях уже не таится дух возмущения — он закипает, переливается через край, но Самсонов так далеко отошел от них, что не замечает этого.

— А всяких интриганов и распространителей злобных слухов и вымыслов,—  крикнул в заключение поверх общего шума Самсонов,—  я буду карать со всегдашней своей строгостью — по законам военного времени! Да, да! И слюнявых, сопливых... Разойдись!

Партизаны уныло бредут к своим палаткам. Большая земля — это даже очень хорошо. Кому из нас не охота соединиться с армией? Одно дело вернуться со славой, другое — бежать... Гитлер небось с удовольствием на машинах отправил бы нас всех за фронт — тут мы ему страшнее. Конечно, ему, командиру, видней. У него, как говорится, карта, компас, с него спросят. Только сплоховал он третьего сентября в Хачинском лесу, нет в него прежней веры!..

К Самсонову подходит Гаврюхин. Сильно постаревшее лицо его озабочено.

— Товарищ капитан,—  говорит он твердо,—  надо бы собрание собрать, народ больно воспален. И я так прикидываю не дело вы, Георгий Иваныч, удумали!

— Вы что?! — грозно спрашивает Самсонов, но, взглянув на Гаврюхина, упрямо сдвинувшего брови, сбавляет тон, вяло отмахивается: — Не до митингов теперь. — И уходит. — Да, да! — оборачивается он. — Я покончу с партизанщиной! — Он трясет кулаком. — Стальное единоначалие!..

А Гаврюхин, качая головой, говорит:

— У командира разлад дела и слова. Уж больно возвысился, самодержцем заделался.

Надо естество ему свое сократить, гордыню умерить...

Вот и Гаврюхин, этот тугодум, прозревать начал. По словам, которыми он провожает

Самсонова, видно, что отмахнуться от него капитану будет нелегко.

— Ну и командир у нас! — злится Баженов. — Еще вчера болтал, что бригада должна остаться бригадой, а сегодня вот куда гнет. Сам хочет доконать бригаду! И ведь никому не говорит, как и где фронт перейти, к кому за. фронтом податься — боится, как бы не накапали на него там!

Баженова, я знаю, грызет обида, досаждает ему больше боли от раны: еще бы, три месяца воевал он бок о бок с нами, а Самсонов прихватит теперь десантников, отберет самых боевых, здоровых ребят и плевать ему, Самсонову, на равного пулеметчика. Но всего обидней для Баженова — роспуск бригады.

— Из-за таких вот начальничков,—  сокрушается Казаков,—  мы в сорок первом портки теряли...

— Но, но! — для порядка прикрикивает на ворчуна Щелкунов. — Разговорчики! Командир есть командир! Командир какой-никакой... еще пока... — добавляет он с такой горечью в голосе, что у меня самого сжимается горло.