Вне закона

— Настоящая Салтычиха! Душа с нее вон! Шнейдериха заслужила пулю!

Нечего и говорить, что Лешка-атаман не нуждался в подобных уговорах.

К этому времени партизанские группы уже вошли в поселок. Операция была облегчена тем, что значительная часть гарнизона и рабочего «украинского батальона» со своим командиром, немецким офицером Франком, была, оказывается, временно переведена накануне в Могилев — этот перевод, догадывались мы, был связан с бегством в лес группы солдат во главе с Ефимовым. Кучка предателей пыталась оказать партизанам сопротивление — одних перебили, другие разбежались. Целых три часа хозяйничали партизаны в богатом поселке, в складах и конюшнях, на мельнице, в канцелярии, в квартирах офицеров. Богомаз, Шевцов и я дежурили на пункте связи, а перед уходом разгромили его. По дороге к лесу потянулись добротные немецкие двуколки, груженные свиньями, гусями, мешками с мукой и сахаром. В доме Шкредова мы нашли больше тонны соли. Многие партизаны облачились в мундиры из черной саржи с блестящими молниями и прочими эсэсовскими эмблемами в петлицах и нарукавных шевронах. («Ты гляди, какие им Гитлер карманы пришил!»)

Играя на губных гармониках, сморкаясь в серо-зеленые вермахтовские платки или ковыряясь в «лейках» — никто из нас не умел пользоваться ими,—  сидели мы развалясь на шикарных — с ремнями — кожаных чемоданах, обклеенных красочными этикетками парижских, брюссельских, амстердамских, берлинских отелей.

На одной из пароконных фурманок восседал на меченных орлом вермахта мешках с белорусской мукой лейтенант-окруженец Василий Виноградов. Он так наодеколонился французским «Шипром» и «Кёльнской» водой, что лошади чихали. Покуривая буржуйского вида бразильскую сигару, он тянул какое-то вино из пузатой темно-зеленой бутылки.

— Эй, Витька, хошь фрицевскую крем-соду попробовать? Тут много ее. Прокисла и фашистом, конечно, воняет... На, лови!

Я поймал на лету запечатанную бутылку, с грехом пополам прочитал этикетку и рассмеялся: французское шампанское! На этикетке было написано:

EAU DE VIE

Hauptwirtschaftslager III der Waffen SS, Berlin Franzosisches Erzeugnis

Самсонов торжествовал. Кухарченко, сидя за баранкой захваченной в Вейно трехтонки, из кожи лез вон, доказывая, что хлопцы, обескураженные отсутствием сопротивления, оставили половину фрицевского добра в Вейно. Жаркий спор окончился только тогда, когда разведка, прискакав на короткохвостых баварских кобылах с необъятным крупом, доложила: к Вейно из Могилева мчатся машины и танки! Кухарченко сорвал злость на попавшемся на пути к Хачинскому лесу маслозаводе. Он до отказа нагрузил широкие немецкие фуры бидонами и ящиками с творогом, сыром, маслом и яйцами. Барашков часто отставал от колонны со своими минерами, закладывая мины на пути преследователей. Разведка вскоре донесла, что мины эти не пропали впустую.

В лагере Самсонов похлопал сияющего Ефимова по плечу.

— Спасибо за Вейно! Тут некоторые всякое болтали, а за одного такого битого, как ты, Ефимов, двух небитых дам!..

7

На Городище партизаны закатили молочную оргию. Повар с подручными получил временный отпуск. Лагерь покрылся снегом яичной скорлупы. Наворачивали, что называется, от пуза, уписывали за обе щеки отвоеванный харч. Дьявольский аппетит изголодавшихся в «дулагах» военнопленных и истощенных приймаков не знал, казалось, никаких границ. Мы, десантники, и тут отличились: больше всех поглотил яиц и молока наш Боков. Уже все насытились, уже даже богатырь Токарев отвалился от бидона, а Васька черпал крышкой от котелка сметану, уписывал ее за обе щеки, блаженно, по-кошачьи жмурясь, расплываясь в масленой улыбке и приговаривая:

— Вкуснота! Так, братцы, и в московском «Метрополе» сейчас не покушаешь, не сытно в гражданке, все по карточкам — полкило черняшки, сахару с гулькин нос, масла да мяса и того меньше, крупы в обрез... А тут можно червячок заморить!

С ним зло и со всегдашним своим азартом сквозь трофейный офицерский накомарник заспорил Щелкунов:

— Да в тебе, Васька, не червячок, а змей сидит.

Володьку выводило из себя все, что ставило под сомнение его уверенность в том, что он находится на самом тяжелом, самом ответственном участке войны. Такая уверенность была необходима его натуре как воздух.

— Погоди, жиртрест! — грозил Щелкунов, горько сетуя на неожиданное улучшение нашего продовольственного положения. — Еще положишь зубы на полку. Ишь, сравнил! Акула!..

— А Васька слушает да ест! — смеялись вокруг.

— Эй, повара! — покрикивал Боков. — Когда кабана смолить будем? Разве деликатесами этими, яйцами да сметаной, налопаешься? На диете я, что ли?

И он, рассыпаясь сытым смешком, отпускал ремень на ублаготворенном чреве.