Вне закона

Время настало. Контролеры свалились со всех сторон. Кусались они больно, не как прежде, вообще многое происходило по-новому, и Тагидзе не выдержал. Он приходил домой с бутылкой, угрюмо пил в одиночестве. Мама подносила ему еду, просила: «Гриша, в тебе же ничего нет. Ты пьешь и не кушаешь. Это же вредно не только мозгам, но и почкам». Он нежно смотрел на нее и говорил: «Оксана, дай мне немного покоя. Больше ничего не надо — совсем немного покоя».

Иногда он исчезал, и мама искала его по городу. Лишь недавно Сергей узнал, где он пропадал, совсем недавно он услышал об этом от Люси.

В те дни Сергей увидел, что в человеке может накапливаться усталость, постепенно становясь злокачественной, вырабатывая как охранную зону — злобу; такая усталость бывает тяжелее мучающих по ночам страхов, она неизбежно двигает душу к пределу, называемому отчаянием.

Мама поняла это раньше других. Сергей слышал, как она кричала в телефон: «Они хотят, чтобы он наложил на себя руки. У него пустеют глаза… Я перегрызу им глотку, этому жулью. Ты ведь меня знаешь, я под поезд кинусь, чтобы он его не переехал».

Как она сумела пробиться в охраняемый генеральский кабинет, никто не знал. Но она ворвалась туда, упала на ковер, ящерицей проползла к ногам перепуганного старика. Хрупкая рыжая женщина повторяла только одно: «Спасите!.. Он же погибнет, совсем погибнет!.. Спасите!»

Помощник генерала с трудом оторвал ее от ковра, усадил в кресло, и в это же время в кабинет вбежали люди в белых халатах. Увидев их, мама закричала: «Сами пейте ваши капли! Уходите, или я сейчас так закричу, что сбежится весь белый свет!»

Генерал пришел в себя и дал знак медикам и помощнику, чтобы те покинули кабинет. Сухонький, с трясущимися руками, он сел напротив мамы и тихим голосом попросил рассказать, что ее заставило ворваться к нему. Глядя в его выцветшие глаза, она сразу успокоилась и довольно толково объяснила, что делают с отцом, и спросила генерала: «Ну, скажите, если у человека в голове не пусто и если он гордый, то разве он может выдержать, чтобы его травили всякие безмозглые шавки? Или теперь талант стал бедой?»

Генерал смотрел на нее печально, кивал головой. «Талант всегда был бедой», — сказал он.

Генерал был уж не жилец и знал об этом, ему хотелось совершить нечто доброе, раньше он со многими людьми обращался круто и часто несправедливо и тоже помнил об этом. Он пообещал:

«Я позабочусь. Все будет хорошо».

Но ничего хорошего не произошло. На следующий день генерал слег, чтобы больше не вставать, и тут же поползли нелепые слухи, что жена Тагидзе довела генерального до инфаркта, старик — ее жертва.

Отец, полупьяный, сидел на кухне, гладил по рыжим волосам прижавшуюся к его ногам и скулившую, как собачонка, маму. Он говорил с тоской: «Ну почему ты такая невоздержанная, Оксана? Им совсем не нужны твои слезы. По ним никогда не плакали женщины, у них совсем не такие женщины, чтобы плакать. Те, кого покупают, только расплачиваются. Разве же они поймут, что такое настоящие женские слезы?»

От этих слов мама начинала еще больше скулить и, обняв ногу отца, целовала его в колено.

Самое страшное началось уж после того, как не стало генерала. На этот раз в группу отца вместе с военными пришли работники ОБХСС, и Сергей услышал: отца обвиняют в хищении золота и серебра. Отец и в самом деле получал для своих приборов какое-то количество благородных металлов. Придумать их недостачу можно было всегда. Проверяющие все колдовали и колдовали, в их документах все чаще появлялось слово «хищение».

Мама в телефон говорила кому-то шепотом, охрипшая от ужаса: «Он ничего не боится. Но если они его сделают вором… Гордый человек не пойдет в тюрьму, как жулик…»

В то утро отец был удивительно спокоен, тщательно выбрился, надел хороший костюм, он не любил галстуков, но на этот раз повязал синий в белый горошек, поцеловал мать, сказал Сергею: «Пойдем».

Они вместе вышли и вместе оглянулись возле лифта. Мать стояла в провале дверей, глядя на них расширенными сухими глазами.

Они миновали молча двор, отец сказал:

«Нет ничего позорней быть казнокрадом. А я честный мастер… У честных мастеров в таких случаях есть один способ борьбы. И ты должен понимать такое».

Он говорил это обыденно, словно давал напутствие Сергею, и попрощался спокойно за руку.

Повесился он на работе, выдворив всех из своей комнатенки. В письме, которое не показали даже матери, но прочли под расписку Клавдии Васильевне, он повторил то, что сказал Сергею, прощаясь, и там же сообщил: не хочет осквернять своей смертью дом.

С матерью после похорон отца творилось нечто ужасное. Она начала исчезать из дому, и Сергей долго не мог понять, где она пропадает. Соседи сказали, что видели, как она садилась в автобус, идущий на кладбище.

Он нашел ее у могилы отца, увел; несколько дней она оставалась дома, потом он снова находил ее на кладбище и, покорную, молчаливую, уводил оттуда. Она и умерла там. Сторож, узнав адрес по паспорту, привез труп домой, ждал на лестничной площадке, пока не появился Сергей, и потребовал плату.