Вне закона

Езды на «Чайке» было не более часа — время вполне достаточное, чтобы обдумать случившееся, прийти в себя. Николай Евгеньевич сидел позади шофера, неторопливо курил. Прежде всего надо было понять, способен ли Володя на такое… Насилие! Да и зачем это ему! Парень спортивный, увлекается теннисом где-то с четырнадцати лет, сам выбрал электронику, пошел в закрытый институт, и вроде дела у него двигались прекрасно. Во всяком случае, Николаю Евгеньевичу не приходилось вмешиваться в жизнь сына, с ним не было особых хлопот. Ну, когда был мальчишкой, вызывали, конечно, в школу. Николай Евгеньевич не сваливал вызовы на Наташу, приезжал сам, чтоб не попрекнули его в чванстве, он таких попреков не любил. Нормальный парень, совершенно нормальный. Наташа тоже с ним не очень-то возилась. Были беспокойства, когда поступал в институт. Но у кого их не бывает? Во всяком случае, Николая Евгеньевича не тревожили, чтобы он на кого-то «давил», с кем-то переговорил. Поступление прошло спокойно.

По настоянию Наташи построили ему кооперативную квартирку на Большой Грузинской, купили «Жигули». Что еще? Нет, у Николая Евгеньевича с сыном не было проблем, ему хватало своих, и он был доволен, что у него растет все понимающий парень, не требующий к себе особого внимания. Ведь был наслышан, как обстоят дела в других семьях. Сейчас неведомо что происходит, особенно среди сынков всяких руководящих: здесь и наркотики, и валютные дела; правда, все это быстро покрывают, но в прошлом году кое-что вылезло наружу. Володя и за границу-то не просился, съездил с матерью, когда еще был студентом, в Карловы Вары. Они, видимо, не произвели на него впечатления. Ну, а как пошел на работу… Из закрытого института не выедешь.

Наташа посмеивалась, правда, что он часто меняет возлюбленных, но в его возрасте это в порядке вещей, да и девицы нынче не из робких, намного раньше мальчишек созревают… Ну вот, еще одно доказательство, что не может быть насилия, коль нет острой нужды в женщинах. Какая-то глупость! Но брат зря не позвонит, знает, как у Николая Евгеньевича загружено время, дело, видно, серьезное, иначе он сам бы смог его уладить. Возможна ведь и провокация: подсунули Володе какую-нибудь девчонку, а она подняла шум, что он ее насиловал, подставили и свидетелей. Конечно же, не из-за Володи, а из-за Николая Евгеньевича. Время нынче серьезное, острое, и коль его сына обвиняют в тяжком преступлении… Да тут хлопот не оберешься! Надо будет искать каналы, попадать под чью-то зависимость, — а это самое скверное. Банальная ситуация! А попробуй-ка выскочи. У обвинителей твердая логика, а ты на коленях, ты ответчик, даже одно это унизительно, да можно и с колен не подняться. Если провокация, то чья?.. Смешно, конечно, думать, что до такого мог опуститься Крылов… Но, черт возьми, не этим ли объясняется его покорность?.. Таким способом спасти себя? Если Крылов даже знал о решении Николая Евгеньевича уже несколько дней назад… Нет, сейчас он не способен об этом думать…

Он доехал до здания районной прокуратуры, вышел из машины. Охранник, завидев его, приподнялся, документов спрашивать не стал, — видимо, его предупредили, скорее всего, брат позвонил прокурору.

— Вам на второй этаж, — вежливо сказал охранник.

Николай Евгеньевич вошел в кабинет, на полу которого лежал изрядно потертый ковер. Навстречу ему вышел невысокий, с желтенькими волосами человек в кителе, обогнул стол, протянул пухлую руку. Нос у него был плоский, словно у боксера, и седые щетинки усов. Николай Евгеньевич не разбирался в юридических классах и не мог бы сказать, какое звание носил этот человек, глядя на его петлицы, где посверкивал знак из щита и мечей.

— Прошу вас, Николай Евгеньевич, — сказал прокурор чуть свистящим голосом. — Меня зовут Иван Нилович Березкин.

Николай Евгеньевич сел, быстро огляделся. В комнате, видимо, давно не делали ремонта. Они помолчали, Николай Евгеньевич не знал, с чего начинать, молчал и Березкин, нервно приглаживая желтые волосики, видимо, не так уж часто сюда наведывались министры, да еще при значке депутата, а положение было сложным.

— Ну что же, — со вздохом сожаления произнес Березкин. — Ваш сын подозревается в покушении на изнасилование и нанесении тяжких телесных повреждений. Да-а-с… Очень неприятно, но…

Николай Евгеньевич старался держаться как можно спокойнее.

— Ошибка возможна?

Березкин опять погладил волосы, выпустил дым через ноздри на щетинку усов, сказал печально:

— Провели опознание. Потерпевшая и свидетели указали на него, на Владимира Николаевича Сольцева. Вот его паспорт.

Николай Евгеньевич взял паспорт. Да, это был документ сына, он смотрел с фотографии так, словно торопился куда-то.

— Предполагается сто семнадцатая, часть первая. Весьма серьезное обвинение.

— Он где? — тяжело сглотнул Николай Евгеньевич.

— В отделении милиции, в КПЗ. Но мы вынуждены будем препроводить его в следственный изолятор.

— В тюрьму?

— Ну, считайте так.

— Значит, будет вестись следствие?

— Безусловно. — Березкин встал, неторопливо прошелся к окну, затем вернулся к столу. Все-таки он нервничал.