Вне закона

Виктор стал плохо спать, часто вскакивал чуть свет. На улице серело, шел нудный, однообразный дождь, он шел уж несколько дней после жары. Обычно Виктор не закрывал окна, выходящего в сад. С гладких, блестящих листьев деревьев сползали ленивые ручейки и бесшумно стекали вниз, в траву. Он делал свою обычную зарядку с гирей. Все же от сырости знобило, даже зарядка не разогревала, как следует. Что-то произошло с ним и Ниной. Тот день, когда они вместе с Семгиным нашли насильника, отвезли в милицию, как бы отбил новый рубеж его жизни. Только Виктор никак не мог осознать, что же именно случилось: его поиски увенчались успехом, и теперь не надо было ходить вдоль всех припаркованных машин, искать наклейки, которых он так и не обнаружил. Эти поиски стали навязчивыми, казалось, они продлятся всю жизнь, но вот они завершены, но никакого удовлетворения не было, более того, он ощущал — чего-то ему стало недоставать в жизни.

Поначалу это показалось блажью, и он решил, легко от нее отделается, уйдя в работу, но обнаружил, что и Нина после опознания стала выглядеть иначе, посуровела, словно ей пришлось перенести короткую, но сильную болезнь. И хотя дела ее на поправку шли хорошо, она почти не улыбалась, когда приходил к ней Виктор. Да и он перестал отпускать свои шутки-прибаутки, садился рядом с ней, брал за прохладную руку. Она смотрела на него преданно, и в этой преданности ощущалась некая жалость.

Они ничего не говорили о Владимире Сольцеве. Виктор даже не объяснил ей, что он племяш его главного шефа, хотя с самим шефом Виктор никогда всерьез и не встречался. Не посвятил ее и в то, что Гоша внезапно стал избегать его, и Виктор впервые подумал о нем зло: холуй всегда остается холуем, хотя прежде никогда такая мысль по отношению к Семгину у него не возникала.

Он говорил Нине:

— Скорее бы уж тебя выписали.

Ему и в самом деле нестерпимо хотелось, чтобы она перекочевала как можно быстрее к нему домой. Может быть, когда они окажутся вместе, уйдет эта непонятная, навалившаяся на них маета.

Да, они не говорили о Владимире Сольцеве, но он все время находился поблизости, и забыть о нем было нельзя. Этот парень в бежевой куртке, узколицый, с небольшими, слишком уж ранними залысинами на высоком лбу, при хорошей стрижке каштановых волос, ничем особым не выделялся из многих, кто жил по соседству в этом городе. Он был уверен в себе, сдержан, и, если бы не его признание, о котором сообщила Виктору Нина, причем произнесенное без всякого труда, можно было бы, пожалуй, усомниться, а того ли они нашли?..

Виктор работал весь день, а к вечеру, когда мастерские опустели, внезапно объявился Гоша.

— Привет, Витек. — Он стоял здоровый, в отутюженном костюмчике, при галстуке, очки его поблескивали. — Я к тебе.

— Что-то ты долго собирался, — ухмыльнулся Виктор.

— Работы было много, в Москву то и дело мотались… А ты что со мной так, будто я перед тобой виноват?

Виктору стало неудобно. И в самом деле, Семгин по первому же его зову кинулся ему на помощь, он ведь, как и Виктор, не знал, кто сидит в белых «Жигулях», мог и на нож напороться, а вел себя как надо. Может быть, и в самом деле все эти дни он был занят, а Виктор про себя объявил уж его «холуем».

— Да так я, — примирительно сказал Виктор. — Просто устал. Ты по делу или…

— По делу, — кивнул Гоша. — Шеф меня к тебе направил. Просит, если можешь, заскочить к нему домой.

— Когда?

— Да я к тебе на машине…

Виктор еще раз внимательно вгляделся в Гошу, тот стоял свободно, ждал. Виктор собрал инструменты, сложил их в ящик, закрыл на замок — он был у него с секретом, сам соорудил, не всунешься. Все это он проделывал неторопливо, потому что ему необходимо было осмыслить происходящее.

Генеральный директор был слишком далеко от него, он и видел-то его только в президиумах на торжественных собраниях, но никогда не слышал, как он выступал, не слышал его голоса. Эдакий угловатый старик с цепким взглядом, он, даже сидя в центре президиума, словно все время старался сделаться незаметным, и это удивляло. О нем говорили, что он вообще мало кого к себе подпускает, и вовсе не из чванства. Мужик-то он хороший, если надо помочь — всегда поможет, а мало кого подпускает потому, что у него есть теория — каждый начальник должен иметь ограниченное число подчиненных, только тогда может управляться с делами, особенно в науке. У них и институт был построен по такому принципу, разбит на всякие отделы и подотделы, да так, что выходило — у каждого начальника, какой бы он пост ни занимал, более пяти подчиненных не было.

Все-таки Виктор занервничал, генеральный звал его, да не в кабинет, а домой. Конечно, это означало, что вовсе не официальный вызов, а приглашение на разговор, и разговор мог быть только об одном — о его племяннике. Виктор подумал: начнет на меня давить, чтобы этого гаденыша выпутать, — пошлю сразу подальше. Тут он себя знал, договориться с ним можно, но давить… Вон, ворота открыты, такие, как Талицкий, в очередях по найму не стоят и на улице не валяются, прибористов все институты ищут, он свободный сокол.