Вне закона

Но Виктору все это было интересно, он истосковался по таким разговорам, да и не ожидал он их от генерального директора, вроде бы и не за ними шел сюда. И все же, слушая, он ощущал — за словами крылась некая цель, а может быть, ему так казалось, однако не может быть разговора бесцельного, да еще вот так — нараспашку… Кто этому известному на весь мир человеку — Виктор? Мастер, и только, пусть хороший, даже очень нужный, однако не из тех, без которых этот человек не может обойтись… И если Виктор уйдет завтра из мастерских, то ничего в жизни Игоря Евгеньевича не изменится, да и не его будет заботой восполнять потерю… Виктор внимательно вгляделся в Игоря Евгеньевича и неожиданно даже для самого себя спросил:

— Вы не обижайтесь только… Мне интересно было вас слушать. Но чудится мне, вы говорили все это для того, чтобы племяша вашего оставили в покое, чтобы он не загремел в колонию… Я ошибся?

Слова Виктора не удивили Игоря Евгеньевича, более того, Виктору показалось — он ожидал их или чего-то подобного. И потому ответил просто:

— Тут, Виктор Сергеевич, у меня полный разлад с собой. И ничего поделать пока не могу, чтоб определиться… Да, не хочу я, пронзительно не хочу, чтобы ушел он в колонию. Хоть времена ныне не лагерные, однако все тот же лесоповал и все те же урки, только, пожалуй, пожесточее и похитрее. Если решат кого со свету сжить, то не ножом орудовать будут, найдут способ (а их много отработано), что человек тут же сгинет, и виновных никто не найдет. А если такого не будет, все равно вернется оттуда Владимир не таким, каким хотел бы я его видеть. Срок грозит ему немалый, и за этот срок, конечно же, он, человек без четкой жизненной идеи, отупеет там решительно и вряд ли вернется к тому, для чего был предназначен… Ну, о семейных страданиях я уж не говорю. Конечно, я хочу, чтобы остался он на свободе. Но… всю свою жизнь я считал, что преступление против человека не может быть безнаказанным, иначе это противоречит чистому порядку и потакает беззаконию. Я ведь и сейчас в душе простить не могу, что люди, повинные в истреблении невиновных, и те, кто разорял землю нашу во имя личных благ ответа за это не несут. Нет, тут я не крови жажду, а отмщения, но истинного и открытого, чтобы каждый о нем знал. Иначе это подрывает надежды, туманит их… Вот я и воюю с собой: не могу простить Владимиру преступления его и не могу смириться с тем, что он уйдет от нас… Но, ради бога, не подумайте, что я давить на вас решил: мол, уговорите невесту, чтобы она смягчила показания свои… Нет, не могу я давить. И поверьте, не для того позвал, хотя понимаю, разговор наш все равно какое-то давление и есть, пусть помимо воли моей, но есть. И от этого мне нехорошо…

Жалость к этому человеку все сильнее овладевала Виктором, но он не мог дать себе расслабиться, ему надо было уйти. Ночь, конечно, предстояла бессонная, он невольно будет думать обо всем, что было здесь говорено. Виктор вздохнул, сказал:

— Я пойду, пожалуй… Да, ваша Саша помочь вам наказала. Я сейчас уберу…

— Не стоит, — махнул рукой Игорь Евгеньевич, — я сам справлюсь. Ну, я рад, что мы поговорили. И рад, что у вас свои мысли есть. Терпеть не могу бездумности.

Глава пятая

1

Начало августа, когда Нина выписалась из больницы, было слякотным. Все шли и шли дожди. Но как надоела ей палата, как все там осточертело! И все же человек — существо удивительное, пришлось покидать место, к которому она привыкла, и что-то екнуло в душе, будто расставалась с дорогим.

Нина проковыляла к окну. Дождь шел мелкий, рябил лужу, образовавшуюся у крыльца. Через эту лужу, к ее удивлению, перепрыгнул Слюсаренко, да так ловко, что точно попал на кирпич, положенный подле газона. Он был в синей, с необычно широкими плечами куртке, скрадывавшей его горбик. А за ним показалась женщина. Оранжевая «Волга» стояла возле тротуара, и, судя по тому, что черноволосая женщина укладывала в сумочку ключи, она и была водителем. Слюсаренко протянул ей обе руки, и женщина легко, хотя была уже немолода, перескочила лужу. Они направились к дому по гравиевой дорожке. Нина подхватила палку и пошла открывать. Все же кто-то из них успел позвонить, а она замешкалась, ускорила шаг, но сразу почувствовала боль — врач едь предупреждал: никаких резких движений, и когда открыла, губастый Слюсаренко воскликнул:

— О, страдалица! Что так морщишься?.. Удивлена или не хочешь видеть коллег?

Но она не могла ему объяснить, что морщилась от боли, только и сказала:

— Проходите. Вон вешалка, разоблачайся, иди в комнату… Можешь снять ботинки, чтобы не следить. Тапочки там…