Вне закона

– Поражения армии? – бесстрашно спрашивает Самсонов. – До конца партизанить буду! Отсюда попросят – в тайгу, за Урал уйду – вот где партизанский рай! Лесов на мою жизнь хватит – треть Союза, поди, лесами покрыта. Но из Хачинского леса я не скоро уйду. Видели сегодня мои силы? С ними я удержу лес против дивизии немцев. Да, да! Нужна только дисциплина – дисциплина ежовых рукавиц и бараньего рога. Организую круговую оборону, зароюсь в землю, буду стоять насмерть, буду вывешивать на деревьях оперативные сводки о ходе боев за Хачинский лес…

– Ишь, расхвастался! – прошипел Щелкунов. – Вот так мы до войны шумели: «Если завтра война, если завтра в поход» – шапками, мол, закидаем. А начало войны прошляпили – как кур нас щипали!

Щелкунов навострил уши, забыл про бадью. Откуда-то потянуло маняще-сладким запахом распаренных веников…

– Сегодня мы вписали новую славную страницу в историю наших отрядов – историю моей бригады, – слышим мы голос Самсонова. – Мы сорвали вторую карательную экспедицию, потеряв всего лишь пару бойцов. Немного даже неловко – в Центре могут не поверить. Где, скажут, ваши потери? Штабисты – там не понимают нашей партизанской войны – не знают, что можно добиться большой победы малой кровью и можно положить целый отряд, совсем не причинив вреда врагу. Утром, кстати, я занимался любопытными вычислениями. Мои владения – от Быхова до Могилева и от Днепра до Прони – занимают три тысячи квадратных километров. Каково! По шесть километров на каждого моего бойца!

Поодаль – кучка безусых новичков из отрядов Аксеныча, Дзюбы, Фролова… Все они – в цивильном, не успели еще обзавестись трофеями, вооружены винтовками, на поясных ремнях – ни наганов, ни пистолетов, одни подсумки. С преданностью и обожанием, шепотом переговариваясь, взирают новички на Самсонова, на его невысокую, но ладную, крепкую фигуру, на костюм, знакомый им до мельчайшей детали, – простое командирское обмундирование без знаков различия. Самсонов уже понял – нельзя, как этот павлин Иванов – Суворов, часто менять костюмы; если хочешь, чтобы тебя легко отличали от толпы, надо придумать такие запоминающиеся детали – обязательно в строгом вкусе, – как скрещенные на спине фронтовые ремни, желтые сапоги из лосевой кожи, снятой с баков разбившегося в Ветринке «юнкерса», знаменитый самсоновский парабеллум. Каждая деталь кажется новичкам особенной, значительной. С восторгом вглядываются они в квадратное, бледное лицо хозяина, в умные, пронизывающие глаза, сильные линии челюсти, и потому, что Самсонов окружен ореолом славы – ворованной славы, славы хачинских партизан, – они видят в нем героя, великана… За Самсоновым, верят они, стоит авторитет Центра, стоит Москва, стоит вся махина Большой земли. Все, что ни прикажет он, – свято. Самсонов! Даже сама фамилия кажется им громкой, значительной – в ней заложена особая сила, вся история хачинских отрядов, в ней – залог будущих успехов и побед. И эти взгляды, этот восторг, это обожание озаряют лицо Самсонова, зажигают холодный пламень в глазах, раздувают его грудь, заставляют держаться прямее, делают внушительней его речь, придают железный лязг его командам, определяют его походку, каждое его слово, взгляд, движение…

«Нашему командиру бы армией командовать!» – часто слышу я от этих партизан. Как это нередко бывает, они в самоуничижительном упоении приписывают своему главарю свои же успехи. Расхваливая Самсонова, превознося его сверх всякой меры, они еще пуще кружат ему голову и слепо пытаются успокоить, уверить себя же в мощи и непобедимости наших отрядов: «С таким командиром не пропадешь!»

Было время, и я преклонялся перед этим человеком. В каждом слове его мне мерещилась значительность: надутость и напыщенность принимал я за величие, даже тупое молчание казалось красноречивой паузой, а бессмысленный подчас взгляд – орлиным взором.

6

Гармошка вдруг захлебнулась, послышался визг, танцоры сбились в кучу.

– Ребя! – крикнул Жариков. – Баламут Иванова нокаутировал!

– Брось! Давно пора! А за что?! – слились голоса.

Минут через пять Баламут вновь заиграл «Лявониху».

Выяснилось, что Иванов подошел к Баламуту и, показывая на девушку, танцевавшую с Барашковым, громко сказал:

– Видал, Баламут? Это та Алена порченая, ее бандиты тогда это самое. Недолго недотрога горевала, а?

Баламут тут же уложил его могучим апперкотом.

Узнав обстоятельства дела, Самсонов изрек свой приговор:

– Виноградову пять суток строгого ареста. – И, поглядев на Иванова, которого уносили в сторону, добавил с усмешкой: – Условно.

К Самсонову подошел Аксеныч, командир «Ястреба»:

– Слушайте, капитан! Нехорошо получается. На той стороне леса полицаи такого страха нагнали на жителей, что целые деревни со всем скарбом к нам в лес перебираются, под нашу защиту. А какая мы им защита? Я своих еле уговорил в Смолице остаться.

– А что? Пусть идут, – нахмурился Самсонов, задерживая неприязненный взгляд на Аксеныче.

И я уже так хорошо разбирался в нем, сразу понял: Самсонову не понравились независимые нотки в голосе Аксеныча.