Вне закона

– Где мы? – спросил я Барашкова, озираясь.

– Нас выбросили в какой-то Пропойский район, – шепотом ответил Барашков. – Первый раз слышу…

Мы помолчали. Кухарченко полз все выше.

– Эй, Алка! – услышали мы сверху приглушенный голос Кухарченко. – Берлин оттуда видно?

– Товарищ командир! – тихонько позвал я Самсонова. – Я, кажется, ногу вывихнул.

Командир поглядел на меня, хмуро бросил: «А-а черт!» – и снова отошел. Через минуту он сказал вполголоса, обращаясь ко всей группе:

– Прошу не называть меня «товарищем командиром». Здесь не Москва… Боков! – Он повернулся к своему заместителю. – Возьми трех человек и поищи грузовые мешки. Чтобы через полчаса, не позже, вернулись сюда!..

Ранний июньский рассвет уже стекал по стволам сосен, когда Алла очутилась наконец целой и невредимой на земле. Боков так и не нашел грузовые тюки. Найти их ночью в незнакомом лесу – дело нелегкое. Стремясь уйти как можно дальше от места десантировки, мы тронулись в путь. Впереди, держа наготове автомат, часто останавливаясь, прислушиваясь, шел Барашков, за ним – Кухарченко, Самсонов, я шел замыкающим.

Барашков вел группу по всем правилам – скрытно и бесшумно, избегая полян, просек и троп, – словом, шел там, где всего трудней идти скрытно, бесшумно.

Долго шли болотом. Барашков щупал дно палкой, нога ныла и отзывалась острой болью на каждую кочку. Я то и дело отставал от группы. Без привала шли час, два… Вещевой мешок гнул к земле. Пот заливал глаза, смывал кровь, разъедал царапины. Самозарядная винтовка Токарева казалась пудовой. Я продел большой палец под ремень, чтобы меньше болело натруженное плечо. По болоту все шли зигзагами, придерживаясь кочек и кустарника. Я же брел напрямик по звуку и по следам: они заплывали ржаво-желтой водой прямо на наших глазах. Вдруг я увидел, что следы пропали – группа прошла по воде. Ноги увязали все глубже, жирная черная грязь затекала за голенища. Собрав последние силы, я кинулся вперед, с плеском упал лицом в грязь, поднялся, выбрался на место посуше. Куда ушла группа?

Я вытащил из кармана пилотку и стал отирать лицо. В кустах послышался шорох. Кто-то подал условный знак. Это была Надя. Прыгая на одной ноге за Надей, я снова присоединился к товарищам. Они поджидали меня на найденной Барашковым сухой стежке.

– Шумишь больно! – сказал мне Боков. – Тебя ж учили – треск сухих сучьев слышен тихой ночью за восемьсот метров!..

Как я умудрился дотащиться до привала, для меня до сих пор остается загадкой. Выручил неожиданно хлынувший дождь. Он загнал нас под густую развесистую ель. Десантники укрылись под двумя плащ-палатками и тесно прижались друг к другу. Кое-как мне удалось, разорвав пополам портянку, натянуть раскисший сапог на покрытую ссадинами и царапинами ногу. Дождь не унимался, и нас вскоре опять поднял командир:

– Веселей вперед! Дождь для нас все равно что большой маскхалат!

Вскоре из-за дождевой завесы ненадолго выглянуло ослепительное солнце, словно только что вымытое дождем. Мы перебрались по скользким березовым кладкам через какой-то ручей, вошли в густой лес и закружили в поисках подходящего места для дневки.

Я едва передвигал ноги, спотыкался, падал. Сбросить мешок? Нет, не могу рук поднять к лямкам… Как только место для дневки было подобрано, я упал в мокрую траву, намереваясь немедленно уснуть, но едва успел глаза закрыть, как меня подозвал к себе командир.

– Устал, измучился? – спросил он. И вдруг сквозь стиснутые зубы, негромко, еле сдерживая раздражение, сказал: – Это что еще за нежности, а? Здесь с тобой нянчиться не будут. Это тебе не Парк культуры и отдыха. Пойми раз и навсегда, ты в тылу у немцев, а не у мамашиной юбки. Интеллигентики здесь не выживают. Я еще на Большой земле понял, что ты по романтической прихоти в партизаны пошел. Эту дурь я из тебя быстро вышибу! Кухарченко, покажи этому хлюпику, где пост!

– Простите, пожалуйста, – начал было я, растерявшись, совсем не по-военному, – но я совершенно не чувствую себя…

– Молчать!

Я отстоял на посту эти два часа. Помог выговор командира. Вялость и безразличие сменились чувством пылкой обиды, и только мысль, что резкость Самсонова вызвана тревогой за судьбу группы и беспокойством за меня, его бойца, успокоила меня.

Закурить, что ли? Спички отсырели. Я опустился на какой-то бугор и так и сидел с папиросой «Казбек» и коробкой спичек в руках, бесцельно устремив взгляд прямо перед собой. Я не заметил, как подошел Щелкунов, и очнулся только тогда, когда он сказал, чтобы я слез с муравейника и шел спать.

– Дашь мне завтра свой сидор, – сказал Щелкунов, – тебе и так, вижу, нелегко…

Не сходя с места, я мгновенно погрузился в тяжелый сон.

3

Проснулся я поздно вечером и в первую минуту никак не мог понять, почему я лежу под дождем в каком-то лесу и что за фигура расположилась скорчившись рядом со мной. Я привстал и узнал Колю Сазонова.

– Ступай к ребятам, – сказал тот, высунув сизый нос из-под воротника, – там тебе каши оставили. – Он усмехнулся: – Проспал ты, Витька, весь наш первый день в тылу врага. Эх ты!.. Хорошо хоть, Володька Щелкунов тебя с муравейника стащил!..