Вне закона

– Куда собрался? – смеясь спрашивает самый заядлый в отряде картежник вейновец Сандрак, пересчитывая и аккуратно сортируя выигранные деньги.

– К бургомистру какому-нибудь. За деньгами!

Разлука ты, разлука,
Чужая сторона…

По поляне идет Боков, ведя под уздцы расседланную кобылку. Его окружают десантники.

– Ребята, сюда! – кричит Барашков. – У Чернышевича с немцами бой был!

– Давай, давай, Боков! Рассказывай!

Всех нас интересуют боевые дела наших однокашников-десантников за Пропей. Но не так-то легко заставить Бокова заговорить.

Меня возмущает Боков, возмущают его налитые румяные щеки, сонный взгляд. Вечно зевает, жует, первым засыпает, последним просыпается. После нескольких стычек с Самсоновым он, кажется, махнул на все рукой. Бывший заместитель командира группы, по-видимому, безропотно принял свою отставку: ответственности меньше! Он добросовестно исполняет свои обязанности связного между Самсоновым и Чернышевичем, перепоручая командование отделением, командиром которого он числится, своему помощнику Ефимову. Молчать он может днями, неделями. Приказания, правда, исполняет автоматически, точно и в срок, как заведенный. Есть такие люди: исполнитель хороший, а инициативы никакой. До войны Боков ударно работал на строительстве метрополитена, был награжден орденом – значит, хорошо им там руководили. Трудно объяснить другое: почему этот тугодум стал десантником? Нам требовались люди незаурядной воли, энергии, исключительной предприимчивости. Пожалуй, не все мы, новички, могли похвастать этими качествами, зато у нас есть молодой задор, есть сметка…

– С Чернышевичем, – неохотно бурчал Боков, – неприятная история приключилась… Некогда рассказывать – мне надо ехать встретить Бажукова этой ночью… Ну да ладно…

По словам Бокова, товарищи за Проней действовали в своем первоначальном составе, не вербуя добровольцев, согласно указаниям Центра, заинтересованного прежде всего в получении от нас разведывательных данных. Неделю назад сельская учительница, связная Чернышевича, сообщила ему о подготовке немцами карательной экспедиции.

– Ну, устроил Чернышевич засаду в лесу, ждет фашистов…

Боков прерывает рассказ на полуслове, хмуро глядит через поляну.

3

К нам подходят двое – Самсонов и Кухарченко. Самсонов мрачен, лицо его выражает решительность. Лицо Кухарченко ничего не выражает.

– Десантники! – прерывает Кухарченко Бокова. – На закрытое собрание!

Десантники гурьбой идут за командиром. Не узнать теперь прежних новичков – Щелкунова, Терентьева, Сазонова. Все они так и пышут удалью. Куда девалась их прежняя робость, неуверенность в себе. В движениях, в походке и, конечно, в одежде лихое молодечество: пилотки, фуражки – если они есть – сдвинуты набекрень, воротники расстегнуты, рукава гимнастерки или мундира засучены по локоть. Даже у застенчивого, как девушка, Коли Шорина небрежно перекинута через плечо портупея, на комсоставском ремне висит кобура ТТ, под ней качается, поблескивая, немецкая шомпольная цепочка. Все одеты с партизанским шиком, каждый – передвижная выставка трофеев, фрицевские часы, фонарики, тесаки. Штаны в засохшей грязи и травяной зелени, голенища хромовых сапог приспущены до отказа, и из них торчат складная ложка, рукоять финки, а то и рожок немецкого автомата…

– Нам предстоит решить важное дело, – бесстрастным тоном начал Самсонов, когда все мы расселись вокруг него на прогалине шагах в двадцати от лагеря.

Капитан одет в новенькое комсоставское обмундирование без знаков различия. Почти все десантники бледны – эти полуночники почти не видят солнца, отсыпаясь после ночных заданий в тени, – а капитан успел уже загореть. Ярко-белый кант свежего подворотничка оттеняет крепкую, загорелую шею. Поблескивают полированные пуговицы, пряжки фронтовых ремней, черная кобура парабеллума, лакированный козырек фуражки. Он сидит, руками обхватив колени, хмуро пожевывая зажатый в зубах зеленый стебелек. Говорит сквозь зубы, негромко, но внятно:

– Все в сборе?

– Все, – отвечает, неизвестно чему ухмыляясь, Кухарченко, – кроме Нади Колесниковой.

– О ней-то мы и будем говорить. Говорить серьезно. Я опираюсь на вас, на десантников. Вы ядро моего отряда. Я один, а вас десять. Десять пальцев на моей руке, – Самсонов растопырил пальцы правой руки, – которой я управляю отрядом. – Он обвел нас взглядом. Десантники потупились. – Все вы, превысив мои ожидания, неплохо освоились с суровыми условиями вражеского тыла, вошли в колею партизанской жизни. Глядя на вас, – Самсонов жестко улыбается, – можно подумать, что вы всю жизнь партизанили. Некоторые, возможно, обижаются, что я не выдвигаю их на командные должности, не включаю, так сказать, в свой генштаб. Напрасно! Каждый получит по заслугам. Каждый! В том числе и Колесникова…

Кухарченко зевает и старается показать нам, что ему, как особо доверенному лицу, все заранее известно. Алла, низко опустив голову, теребит в руках сорванную с куста ветку.

– Закуривайте! – вдруг говорит Самсонов, доставая пачку немецких сигарет «Бергман приват».