Вне закона (ЛП)

Керн ответил: — Я не пережил его. Я, как приказывала мне честь, пустил себе пулю в лоб 9 ноября 1918 г. Я мертв, то, что живет во мне, это — не я. Я не знаю больше своего «Я» с этого дня. Я не хочу быть хуже, чем те два миллиона погибших. Я умер за нацию, и все, что во мне живо, живет только ради нации. Как иначе мог бы я вынести все, что происходит? Я делаю то, что должен. Так как я мог умереть, я умираю каждый день. Потому что то, что я делаю, отдано одной единственной силе, и все, что я делаю, это излияние этой силы. Эта сила хочет уничтожения, и я уничтожаю. До сего времени она хотела только уничтожения. Тот, кто заключает союз с дьяволом, должен уметь сказать дьяволу «дядя». Я знаю, что буду уничтожен, погибну, если эта сила отпустит меня со своей службы. Мне не остается ничего другого, как делать то, что продиктовано мне моей полной волей. Мне не остается ничего другого, как открыто придерживаться прекрасной твердости моей судьбы.

План

Телеграмма Керна заставила меня отправиться в Берлин. Там я встретил его и Фишера в сомнительной, но дешевой гостинице. Керн был полон того свободного и легкого веселья, в колебаниях силы которого созревают тысячи планов и кроются тысячи возможностей. Неудача покушения на Шайдеманна почти удовлетворила его. Как он рассказывал, он с самого начала выступал за то, чтобы испытать смесь синильной кислоты в использованном для покушения резиновом мячике в запертом помещении. Непоколебимая деловитость пожилого народного трибуна, которая позволила ему уже через полчаса после покушения прославить с окрыленными словами в длинной речи свое спасение, наполнила Керна подчеркнутой довольным покачиванием головы симпатией, с которой наблюдают, например, за поведением странных и экзотических животных. Фишер, спокойный и более задумчивый молодой человек, инженер из Саксонии, тип фронтового офицера, для которого не могло быть никакого другого признания, кроме доверия солдат к своему молодому командиру, просил меня взять на себя одну из многих запланированных акций, чтобы облегчить нагрузку на Керна и него. Афера Вайгельта получила огласку; я надеялся, что смогу и дальше действовать в Берлине. Керн отказал мне в моем желании участвовать во взломе помещений Межсоюзнической военно-контрольной комиссии в Берлине, так же, как и Фишер считал, что для повторения преданной в свое время контрабандной доставки оружия из Фрайберга судетским немцам в Чехословакию и так в распоряжении было достаточно сил. Потому я выбрал другую нелегальную доставку оружия, которая должна была закончиться в Померании. Но Керн попросил меня временно помочь ему в подготовке освобождения немецких активистов из французской военной тюрьмы в Дюссельдорфе.

Работа в Берлине оказалась тяжелее, чем мы предполагали. Мы были вынуждены действовать экономно, располагая невероятно маленькой суммой денег. Мы установили сроки отдельных акций слишком кратко. Все больше накапливались в стране случаи предательства. Операции, которыми не руководил Керн, проваливались уже на стадии подготовки. Внезапно мы оказались перед кучей заданий, с которыми мы просто не могли справиться. Из всех частей империи поступали донесения и требования. Ежедневно к Керну приходили какие-то таинственные незнакомцы. Было нелегко все время перенаправлять их к нему, так как мы меняли квартиру каждые три дня. Каждый взгляд в газеты доказывал нам, что мы находились в дрожи гребня волны, который обычно предшествует буре. Не только почти все группы по всей стране независимо друг от друга развили почти в один момент свою наивысшую активность, но также во всех других областях, на предприятиях, в органах власти, в парламентах, в отношениях великих держав и немецких земель между собой отношения заострились с холодной остротой.

В середине июня 1922 года Керн, кажется, начал медлить в своем рвении. Он стал сдержаннее, чем мы привыкли видеть его. От некоторых акций он отказался без причины, другие он откладывал. Он стремился много быть только наедине с Фишером. Также Фишер начал размышлять. Иногда он целыми днями говорил только о самом необходимом. Часто оба оставляли меня, чтобы присутствовать на совещаниях в Рейхстаге. Они охотно с добропорядочным видом обращались к демократическим депутатам, чтобы получить разрешение присутствовать в зале. Но они всегда возвращались недовольными и разочарованными.