Внебрачный ребёнок генерального

— Что это? — впервые за вечер Титов обращается именно ко мне. Больше в кабинете никого нет. Вряд ли он это спрашивает у зеленого фикуса, стоящего на подоконнике. Мне приходится остановиться и развернуться.

— Заявление. По собственному. Там все написано.

Он устало потирает ладонью глаза. Только сейчас замечаю, как трясутся у Олега руки. Вижу, как морщины вокруг глаз стали глубже. Он устал. Вижу, как сильно вздымается его грудная клетка. Он как бомба замедленного действия.

— Тебя не уволить надо, а … Я даже не знаю, что с тобой сделать надо, Яна! Ты хоть представляешь, что ты мне сегодня сказала? Представляешь? ТЫ сказала, что вот тот русоволосый мальчик, с которым я играл в приставку две недели, с которым собирал электрический конструктор, ребенок, который называл меня железным человеком — это мой сын. Ты сказала, мать твою, что у меня есть сын. Которому семь лет уже. Целых семь, Яна! Не день, не месяц, а семь долбаных лет! Да, мне плевать на твое заявление. Хочешь уходить, потому что я не прыгаю до потолка и не ношу тебя на руках от счастья? Да, пожалуйста, — Олег хватает ту же самую ручку и ставит на моем заявлении свою большую размашистую роспись, — Вот, пожалуйста! Довольна? Отработаешь две недели и свободна.

— Олег, — хочу подойти ближе к нему. Сказать, что понимаю его чувства. Сказать как я перед ним виновата. Но словесный поток Олега несется дальше:

— Что ты заладила — Олег, Олег. Что? Если тебе есть что сказать еще, так говори! Говори, как вернешь мне пропущенные годы с сыном. Как вернешь мне его пропущенные дни рождения. Первые шаги, первое слово. Как мне жить, зная, что я не видел, как родился мой сын. Или что я не водил его в детский сад, не видел, как он стал первоклассником. Говори мне, черт возьми! Как мне это принять? Как мне тебя понять? — на последних словах Олег прям кричит. Рвет мое заявление и гонит меня прочь, — Убирайся, Яна! Убирайся отсюда!