Внеклассная работа

Я запрокинул голову – вверху, над ярусами надстроек, уткнулась в небеса исполинская колонна трубы. В жизни не видел, чтобы труба ТАК дымила – разве что туры-градирни на Южной ТЭЦ на окраине Москвы. Только там был не дым, а пар – белый, косматый, безвредный, как объясняли нам на уроке физики. А этот – чёрный, жирный, угольный, застилающий пеленой полнеба. Гринписа на них нет… Это сколько канцерогенной пакости попадает в атмосферу с каждым выходом эскадры?

– С дороги, в богородицу через семь гробов… стоит на пути, аки кнехт чугунный!

Я обернулся – и нос к носу столкнулся с крепким малым в белой матросской рубахе, таких же штанах и лихо заломленной на затылок бескозырке. На лбу знакомой вязью значилось: „Петропавловскъ“.

Получилось, выходит?

– Погодь-погодь, да ить я ж вас знаю! Гимназёр, верно? И вас тоже, барышня. Припоминаете, как про кораблики меня расспрашивали? Про „Дашку“ с „Палашкой“? Когда же вы на наш „Петропавловск“ пожаловали?

Ещё как получилось! В тот раз Иван Задрыга встретил нас на пристани, а сейчас – прямо на палубе броненосца „Петропавловск“, где он и служит на какой-то совершенно незапоминаемой должности.

– Здравствуйте, дяденька матрос! – тонким голосом пропищала из-под моего локтя Светлана. – Конечно, помним – мы ина следующий день вас видели, когда господин адмирал в порт приезжал, на броненосец. На тот, который японцы взорвали!

Задрыга осклабился щербатым ртом, имне немедленно припомнились Светкины пророчества насчёт мордобития. Хотя, с чего это я решил, что Задрыге выхлестнул зубы кто-то из офицеров? Может, он в портовом кабаке подрался, как и полагается матросу?

– Как же, помню! – ответил моряк. – В запрошлом месяце, когда их превосходительство на „Ретвизан“ с инспекцией приезжали. Я тогда на адмиральском катере фалгребным – так господин вице-адмирал у меня для вас, господин гимназист, безкозырочку и позаимствовали. В подарок, значить!

Фалгребной – искаженное „фалрепный“. Матрос или унтер-офицер, держащий фалреп – трос, заменяющий поручень у входных трапов судна. По морским традициям фалрепные назначаются для этого при входе офицеров или почётных лиц на судно.

Я кивнул и продемонстрировал Задрыге памятный сувенир. Тот довольно ухмыльнулся.

– Точно, моя и есть! А вы, барышня, напрасно меня матросом величать изволили. Не матрос я вовсе, а боцманмат! Потому как два срока выслужил, начальством аттестован, как положено, доверие ко мне имеется. Нашивка, опять же! – и он ткнул пальцем себе в плечо. – К нам особое уважение, енто понимать надо!

Светка закивала, всем своим видом изображая раскаяние.

– Задрыга, мать твою! – донёсся слева сердитый молодой голос. Чего ты там копаешься, так тебя разэдак? – и длиннейшая нецензурная тирада – да такая, что я понял не больше трети, а Светка сделалась пунцовой.

Умели же люди…

Слева, шагах в десяти, громоздилась цилиндрическая орудийная башня. Она перегораживала узкую палубу от края до надстройки и даже выступала немного, нависая над вздутым, подобно цистерне, бортом. Из овальных амбразур торчали два длинных пушечных ствола. Правый слегка качнулся вверх-вниз.

– Виноват, вашбродь! – Боцманмат кинулся к офицеру, стоявшему у башенной брони. Мы переглянулись и неуверенно шагнули за ним.

Задрыга лихо вытянулся и принялся рапортовать, но слова его утонули в грохоте – по мостику, над нашими головами бодро простучали десятки матросских ног. Офицер махнул рукой; башня повернулась с низким скрежещущим звуком, уткнув пушки в далёкий горизонт.

Из-за наших спин эхом отозвался механический гул – куда ниже и сильнее, чем тот, что издавала, вращаясь, шестидюймовая башня мичмана Шишко. Гул этот дрожью отдавался в колени, сотрясал палубу, заставлял мелко вибрировать крашенное в серо-оливковый цвет железо. Мы обернулись: плавно изогнутая броневая стена проворачивалась на невидимых роликах; в узкую полосу света на стыке воды и неба уставились два огромных ствола. Светка слабо охнула и привычно вцепилась в мой рукав. Мне тоже стало не по себе: пушку ТАКОГО калибра я видел один-единственный раз – на железнодорожной артиллерийской установке, в московском парке Победы на Поклонной горе.