– Говорить, что ты здесь? – тихо спросил Николас.
Она не ответила.
Минуты три он стоял перед стальными створками, дожидаясь вопроса из динамика. Не дождался. Странно.
Тогда нажал на звонок.
И опять никакой реакции.
Уехали все, что ли? Но ведь кто-то должен присматривать за домом?
Наконец из металлического динамика донесся дрожащий женский голос:
– Кто это?
– Клава, вы? Это Николай Александрович. А где охрана?
– Господи, просто конец света, – пожаловалась Инга Сергеевна, встречая Фандорина на пороге гостиной. – Ходкевич исчез, охранники тоже. Хулиганье какое-то кинуло из-за стены камнем в оранжерею. Сидим тут вдвоем с Клавой, всего боимся. Как видеокамеры работают, не знаем. Звоню Мирату, Игорьку – они на комбинат улетели, с Гебхардтом. Мобильные не работают, а на место они еще не прибыли…
Тут она спохватилась, виновато прикрыла ладонью рот.
– Ой, ради Бога простите! Я о своей ерунде, а вы… Слава Богу, что вы живы! А Мирочка? Где она?
Он замялся, не зная, говорить ли, что девочка здесь, за воротами.
Госпожа Куценко поняла его молчание по-своему. Горестно вздохнула, перекрестилась.
– Да-да, Мират сказал, что девочку спасти не удастся… Ужасно. Только не рассказывайте мне подробностей, ладно?
– Так и сказал: «спасти не удастся»? – поневоле вздрогнул Николас.
– Да. Он держался очень мужественно, во всяком случае по телефону. Так его жалко – слов нет! А тут еще поездка на комбинат. И ведь не отложишь, у Гебхардта каждый час расписан… Кошмар! После стольких лет найти дочь и сразу же потерять… У нас ведь с ним детей быть не может, я рассказывала…
Должно быть, он не совладал с лицом – хозяйка смутилась и затараторила:
– Дело, конечно, не только в Гебхардте. Даже и вовсе не в нем. Мират так устроен – когда ему плохо, он ищет забвения в работе. Бедная Мирочка! Какая славная была девочка. Выросла бы настоящей красавицей… – Инга всхлипнула, осторожно промокнула платочком слезу. – Ее хоть не мучили? Нет-нет, не надо рассказывать! Ужасные времена, ужасные… А как пронюхает пресса – такое начнется! Но Мират все выдержит, он железный.
Оглянувшись вокруг, хотя никого постороннего быть не могло, госпожа Куценко перешла на шепот:
– Про Яся вы, конечно, знаете. Я по телевизору, в новостях видела. Голова запрокинута, весь подбородок в крови. Ужас! Это его Мират убил, да? За Мирочку? Господи, я помню их обоих в пятом классе – один вихрастый такой, второй в смешных очочках… Все посходили с ума…
Речь хозяйки становилась все неразборчивей и неразборчивей, зубы начали клацать – кажется, дело шло к истерике.
Николас усадил Ингу на диван, налил воды.
Стукаясь зубами о стакан, она бормотала:
– Камнем в оранжерею… Там же лилии, им холодно… А Павел Лукьянович почему… Приезжаю – одна Клава… Все сумасшедшие, все… Что за жизнь… Ни шагу без охраны… Не помню, когда по улице гуляла… Детей убивают… Приговоры по почте шлют… Ненависть, злоба и безумие…
– Что?! – воскликнул Фандорин. – Какие приговоры по почте? О чем вы?
– А? Да это давно. Не важно. Мират сказал, не бери в голову, разберусь. Инга допила воду, высморкалась.
Фандорин полез за записной книжкой, дрожащими пальцами открыл нужную страницу.
– Когда это было? Шестого июля?
– Да, точно! В мой день рождения, поэтому я и почту вскрывала сама. Правильно, шестого! Открытки, поздравления и вдруг, на такой плотной карточке, какой-то бред: Куценко приговаривается к смерти, потому что он сволочь. Что-то в этом роде.
– «Объявляется гадом и обманщиком, на основании чего приговаривается к высшей мере справедливости – истреблению». Так?
– Да, так! – Прекрасные глаза Инги удивленно расширились. – А вы откуда знаете? Что это у вас за записи?
– Значит, Мират Виленович видел приговор, – констатировал Фандорин, не обращая внимания на вопрос. – И что он?
– Ничего. Поручил Игорьку разобраться. Я через несколько дней спросила, он говорит: ерунда, ничего серьезного, обычный псих.
Николас даже зажмурился – настолько ослепительным, до боли ясным было озарение. Ах, Мират Виленович, мастер шахматных комбинаций! А вы, господин Фандорин, осел. Дедушке Эрасту Петровичу было бы стыдно за ваши дедуктивные способности.
Вот же он, список приговоренных. Разгадка с самого начала таилась в нем.