Ариес откидывается на спинку стула, поправляя лацканы кожаной куртки. На смуглой коже виден бледный поцелуй румянца от прохладного вечернего воздуха. После некоторого молчания и медленного, долгого вдоха она начинает говорить, смотрит в небо, на уходящий день. В профиль её нос, кончик, выглядит более острым, нежели при взгляде в лоб.
– Просто тогда ты начнёшь копать на меня, – выпускает в воздух она поток слов, отрешённо и задумчиво. Я даже не сразу успеваю сообразить, о чём она толкует. – Ты будешь просматривать мои фотки, читать посты и комментарии, ставить лайки, думая, что это порадует меня, будет приятно мне…
– В том и фишка, Ариес, что это так и есть, – смотрю на неё в упор, она целенаправленно не смотрит мне в лицо. – Или ты против культуры оценивания? Так от неё никуда не деться – тебя оценивают всегда и везде. В том числе ты сама. Это просто
– Не жизнь, а общество, – поправляет она, вздыхает. – Жизнь могла бы обойтись и без него. Без общества. Оно всего лишь загон.
– Ты, наверное, хотела сказать «закон». Мы бы не смогли жить без закона. «Судную ночь» смотрела? Ты этого хочешь? Увы, мы не можем жить по собственной прихоти – мы ж друг друга, на хрен, убьём. – Она романтик. Слышал я обо всей этой чепухе с возвращением к корням, к основам, к простым вещам. Её придумали те, кто никогда не вылезал из дому, вечно сидит в комнате и не знает настоящей жизни. Хикикомори. Ну или община амишей, что уж там: жизнь напугала их,
Но я не стал ей озвучивать свои мысли. Ариес фыркнула и посмотрела на меня:
– Мне было бы достаточно простой жизни. Лишь я и мир.
– Ты не похожа на отшельницу. Скорее просто любишь фантазировать, – заключаю я, делая последнюю затяжку из сигареты. – И этим спасаешься. Неплохо.
– Прямо как ты сигаретой, – парирует она, значит я правильно подумал. Взгляд карих глаз падает с моего лица и тонет в чашке кофе. – У каждого свои слабости.
– Да, да, – растянуто отвечаю я, так и не дождавшись ответа. – Ну так что? Мы ушли от темы. От вопроса.
Пусть сразу знает, что я не привык сдаваться. Я медленно буду узнавать её, пусть даже клещами придётся из неё всё доставать. Такой уж я человек.
Ариес вонзает в меня взгляд, молча смотрит. Я тоже смотрю, безотрывно, ни на что не отвлекаясь. Вокруг всё темнеет, смеркается, день тонет в сумерках. Люди проходят мимо, безликими картонными декорациями заднего плана плывут неподалёку. Никому и в голову не приходит, никому нет до нас дела, до нашего зрительного диалога, внутренних слов, которые рождаются в голове да там и остаются, умирают, не узнав жизни.
Глядя на меня, она говорила бы: «Да кто ты такой вообще? Чего ты хочешь от меня? Узнать? Влюбить? А может сразу поиметь? Ты привык разбивать сердца, иметь любую, что к твоим ногам упадёт. Но нет, я слишком хороша для тебя. Я тебе даже имени своего не скажу».
А я бы ей в ответ: «Ну чего ты ломаешься, а? Так сложно сказать имя? Я же не предлагаю тебе переспать, нет? Или ты веришь во всю эту хрень с называнием предметов, когда имя равно душа, потому легко можно причинить вред, словно демону, которого всегда просят назвать
Жизнь была бы намного проще, если бы мы могли легко высказывать всё из своей головы. Уметь читать мысли было бы очень кстати. Девушек и без того не понять, а эта ещё и в шорах вся.
Она моргает, разрывая контакт. Ко мне тянется её ладонь:
– Холзи.
Рука прохладная, приятная, ухоженная. Нет длинных ногтей. Аутентичная какая.
– Айзек, – пожимаю я ей кисть. Краешек губ едва заметно дёргается. Может она специально разыграла всё это, ждала момента, устроила целый спектакль. Я уже не знаю, что думать, настолько мне сложно понять её. Странная она какая-то. Обычно моё знакомство с противоположным полом проходит быстрее.
– Приятно познакомиться. Теперь мы можем заняться проектом, м? Не просто так же я пришла в ваш университет.
Вот же зануда. Неужели не понимает, что я хочу узнать её поближе, пообщаться…
– Потому что Нью-Йоркский самый лучший, – язвлю я в ответ. – Но ладно.