Внесите тела

– Решительно наоборот. Все выпрашивали дозволения померить. Надеюсь, мы будем лицезреть ее на все главные церковные праздники.

– И вновь, – говорит Шапюи, – ваша набожность делает вам честь.

Он отправляет Грегори к своему другу Ричарду Саутуэллу – учиться ораторскому искусству. Хорошо, если мальчик немного побудет вдали от Лондона, вдали от двора, где сейчас в воздухе разлито тяжелое напряжение. Во всем признаки беспокойства, придворные умолкают, стоит ему войти. Если он поставит на карту все, лучше Грегори не проживать сомнения час за часом – пусть стразу увидит итог. Ему некогда объяснять политику молодым и простодушным. Надо следить за перемещением кавалерии и пушек по Европе, за кораблями в море, купеческими и военными: притоком золота из Америк в сундуки императора. Иногда мир так похож на войну, что их невозможно отличить; иногда Британские острова кажутся совсем крохотными. Сообщают, что Этна взорвалась и на побережье Сицилии обрушилось наводнение. В Португалии засуха, и повсюду зависть и недовольство, страх перед будущим, голод или страх голода, страх перед Богом, сомнения, как отвратить Его гнев и на каком языке. Все новости запаздывают на две недели – стихии против него ополчились. Как раз когда закончены укрепления Дувра, рушатся стены Кале: от мороза растрескалась кладка и открылась трещина между Водовозными и Фонарными воротами.

В Судное воскресенье елемозинарий королевы, Джон Скип, произносит в королевской часовне аллегорическую проповедь, направленную против него, Томаса Кромвеля. Он широко улыбается тем, кто пытается растолковать ее фраза за фразой, равно ненавистникам и доброхотам. Его не напугать проповедью, не устрашить фигурами речи.

Как-то в детстве, разозлившись на отца, он с разбегу боднул того в живот. Однако дело происходило перед нашествием корнуольских бунтовщиков, и все жители Патни готовились к обороне, так что Уолтер ковал себе и товарищам латы. Когда Том с размаху врезался головой в отца, то сперва услышал грохот, затем почувствовал удар: Уолтер примерял одно из своих изделий. «Будет тебе урок», – флегматично заметил отец.

Он часто вспоминает этот стальной живот и думает, что приобрел такой же, только не обременительный в отличие от лат. «У Кромвеля луженый желудок – съест и не подавится», – можно услышать и от друзей, и от врагов. И в фигуральном смысле, и в буквальном. Он не откажется от ломтя мяса с кровью в любое время дня, а разбуди его ночью – голоден и тогда.

Приходит опись из Тилнейского аббатства: облачения алого турецкого атласа и белого льна, расшитые золотыми зверями. Два алтарных покрывала белого брюггского атласа с нашивками из алого бархата, похожими на капли крови. И всевозможная кухонная утварь: каминные щипцы, гири, крюки для мяса.

Зима растаяла и сменилась весной. Пасха: ягненок под имбирным соусом и наконец-то никакой тебе рыбы. Он вспоминает, как дети расписывали яйца, рисовали им кардинальские шапки. Вспоминает свою дочку Энн, как та сжимала в теплом кулачке яйцо, размазывая краску. «Regardez! Смотрите!» Она в тот год учила французский. Вспоминает ее изумленное личико, тонкий язычок, слизывающий с ладони краску.

Император в Риме; доносят, что он семь часов совещался с Папой. Интересно, какая часть их разговора была посвящена интригам против Англии? Или император заступался за своего английского собрата? Ходят слухи, что Испания заключает мир с Францией – дурное известие для Англии. Время ускорить переговоры. Он условливается о встрече между Генрихом и Шапюи.

Из Италии ему приходит письмо, которое начинается словами: «Molto magnifico signor…»[12]. Он вспоминает Эркюля-Геркулеса, поломоя.

Через два дня после Пасхи Шапюи является во дворец, где его приветствует Джордж Болейн. Джордж сверкает зубами и перламутровыми пуговицами, Шапюи закатывает глаза, словно напуганная лошадь. Джордж встречал посла и прежде, но сегодня тот рассчитывал увидеть кого-нибудь из своих друзей, скажем, Кэрью. Джордж произносит учтивую французскую речь. Просим вас послушать мессу вместе с королем, а затем, если вы окажете мне такую любезность, я буду счастлив принять вас за обедом в десять часов.

Шапюи озирается: Кремюэль, на помощь!

Он стоит в сторонке, с улыбкой наблюдая за Джорджем, и думает: я буду по нему скучать, когда вышвырну его назад в Кент, считать овец и прикидывать виды на урожай.

Король, ласково поздоровавшись с Шапюи, уходит на свое отдельное возвышение. Шапюи вынужден остаться с прихлебателями Джорджа. «Judica me Deus», – читает священник нараспев. Суди меня, Боже, и вступись в тяжбу мою с народом недобрым. От человека лукавого и несправедливого избавь меня.

Шапюи, обернувшись, буравит Кромвеля взглядом. Тот усмехается. «Что унываешь ты, душа моя, и что смущаешься?» – вопрошает священник; по-латыни, разумеется.

Когда посол идет к алтарю, чтобы принять освященную облатку, молодые люди с ловкостью опытных танцоров пристраиваются у него за спиной. Шапюи в панике оглядывается через плечо. Где я? Что мне делать?