Вниз по Шоссейной

— Смотри, какие у портнихи руки, как движутся ее пальцы. Такие руки будут работать даже тогда, когда придет время и портниха будет умирать.

И я вдруг увидел, как Краверская лежит на кровати и умирает, а ее руки шьют, шьют… шыот…

А он уже громко обращается к Краверской:

— Сколько женщин, молодых и старых, шили у вас и отразились в этом зеркале?.. Наверно, целый город… И ушли счастливыми.

Краверская, продолжая работу, говорит маме:

— Мадам Рабкина, ваш муж делает мне красивый комплимент. Наверно, это правда. Я ведь шила еще вашей маме Нехаме, и ее сестре, и даже вашей бабушке Эльке…

Величественное, словно памятник, трюмо подпирает низкий потолок. В трюмо отражается моя счастливая мама в новом платье.

…И вдруг я начинаю видеть, как в зеркале за мамой появляются Нехама, и прабабушка Элька, и ее дочка Лейка, и наша соседка, жена военного, Полина Денисовна, еще какие-то молодые и старые женщины…

Их становится все больше, их не слышно, но они счастливые потому, что на них новые красивые платья…

…Его руки ласково поворачивают мою голову. Он смотрит мне в глаза, и я понимаю, что он догадывается о том, что я увидел.

Мы все выходим во двор.

Краверская говорит маме:

— Носите на здоровье, мадам Рабкина, — и у самой калитки добавляет: — Если нужен хрен, приходите и копайте, сколько вам нужно.

Поздней осенью какого-то года мы шли с ним по готовому принять зиму притихшему городу.

Остро пахло опавшими листьями. Впервые после долгого лета всерьез протапливались печи, и причудливая пуганица дымов поднималась над крышами и оголенными ветвями.

Нависшее небо обещало снег, и легкие, суетливые вихри уже гнали первую порошу, заметая окоченевшие выбоины и лужи.

Мы шли к его другу и начальнику Виталию Давыдовичу Винокуру, и он рассказывал мне о разных случаях на пожарах и о том, какой умный, смелый и честный человек Виталий Давыдович, и как хорошо, что в городе есть добровольное пожарное общество, и какие отважные люди служат в этой пожарной команде, и как они не раз спасали наш большей частью застроенный деревянными домами город от гибели.

Улицу быстро заметало снежком, и она на глазах становилась зимней.

Нам навстречу, весело размахивая руками и толкая друг друга в бока, шли чумазые и веселые братья-трубочисты Чертки.

Они всегда работали парой, и в городе знали: если трубочист Яша, взобравшись на крышу, что-то рассматривает в трубе, то Борух тоже будет сидеть на крыше или, войдя в дом, уберет заслон с печки, поможет хозяйке вытащить чугунки и гляки, потом наполовину сам влезет в печь и, изловчившись, станет заглядывать вверх, откуда, осыпая его сажей и птичьим пометом, а случалось — и хламом разрушенного вороньего гнезда, опускается на веревке тяжелая круглая гиря с привязанной к ней метелкой.

Увидав нас, чумазые Чертки почти хором прокричали:

— Здравствуйте, товарищ Рабкин и его сын!

А он, также шутя, ответил:

— Здравствуйте, верные помощники пожарников города!

Потом уже серьезней спросил:

— Как дела? Как дымоходы?

— Чистим! — ответили хором веселые Чертки. — Смотрите, какая красота!

И они показали на дымы, красиво валившие из печных труб над крышами и оголенными садами. — Тяга что надо, печки топятся свободно, пожаров не будет!..

…Когда они уходили, шутливо толкая и наскакивая друг на друга, отчего их метелки, веревки и круглые гири-шары разболтались в разные стороны, их черные удаляющиеся фигурки на первом снегу показались мне похожими на птиц, и я, торопясь, чтобы не потерять того, что увидел, и опасаясь, что это сходство вдруг отчего-то пропадет, закричал:

— Смотри, они как веселые черные птицы на белом снегу!

Он остановился, и, как тогда, у Краверской, перед старым трюмо, его руки обхватили мою голову.

Он посмотрел мне в глаза и сказал:

— Молодец…

Потом мы шли молча. Только он держал свою руку на моем плече, и я чувствовал, как он слегка притягивает меня к себе.

— Знаешь, — сказал он, — я как-то читал, что художник Суриков однажды увидел на белом снегу черную ворону, и это стало началом его работы над картиной «Боярыня Морозова». Может быть, все было не так, но что-то в этом есть. Без этого не может быть художника. Вот ты сейчас увидел этих веселых Чертков как художник. И рисовать ты любишь… Знаешь что… Давай-ка начинай ходить в Дом пионеров. Там, говорят, хороший человек ведет кружок рисования. Он недавно из Борисова приехал. А сейчас, когда придем, Виталий Давыдович покажет тебе альбом с картинами Сурикова.

Мы прошли по обсаженным голыми тополями аллее, края которой были украшены поздними, тронутыми морозом цветами, и вошли в дом Винокура.

…Когда я рассматривал альбом с картинами, он и Винокур стояли за моей спиной, и я слышал, как он сказал:

— Я мечтаю увидеть картину «Утро стрелецкой казни» в оригинале.

Я рассматривал эту странную картину в альбоме и не понимал, отчего мне становилось страшно. Может быть, от горящих свечей в руках обреченных стрельцов?

…Он так и не увидел эту картину…

Я ее видел несколько раз. Потому что он мечтал ее увидеть и потому что он хотел, чтобы я стал живописцем.