Вниз по Шоссейной

— Вот Милосердие идет по этому аду.

Девочка осталась в отряде и, возвращаясь из города, приносила в карманах мерзлую клюкву.

Ее почему-то все звали по фамилии — Минькина.

Когда она умерла, заразившись тифом, сказали:

— Умерла Минькина.

Умирали врачи и фельдшера. Но оставшиеся в живых, сменяя друг друга, возвращались в лагерь.

Однажды Исаак в свое ночное дежурство проходил через казармы в лазарет. Чей-то слабый голос хрипло повторял:

— Пить… пить…

Исаак напоил окровавленного человека, и тот рассказал ему, что кто-то донес, что он комиссар, и теперь полевые жандармы «канарки» каждую ночь избивают его, требуют сознаться и назвать номер части.

Спасительная мысль пришла сразу.

— Вы тифом болели? — быстро спросил Исаак.

— Да, — ответил избитый.

Утром он как тифозный больной был помещен в палату возвратного тифа…

Об этой палате в бывшем каре дисциплинарного батальона и об одной заколоченной в палате двери следует сказать особо…

Лазарет, устроенный санэпидотрядом, был спасительным островком в аду лагеря военнопленных. Сюда, опасаясь тифа, не врывались «канарки», и даже любитель ночных расстрелов комендант лагеря поручик Серба обходил лазарет стороной.

В лазарете в палате возвратного тифа одна из двух имеющихся дверей была заколочена.

…Однажды ночью в помещении бывшего цейхгауза, ставшего моргом, о чем-то договаривались шесть человек…

Перечитывая снова и снова скудные материалы о лагере военнопленных и санэпидотряде, я встречаю там имя моего отца. И, обращаясь душой в ту дальнюю даль, подхожу к нему близко и шепчу:

— Ты молодец, Исаак. Я горжусь тобой.

Я шепчу эти слова потому, что те шестеро, во главе которых стал Исаак, тоже говорят шепотом.

О том, что они задумали, нужно говорить только шепотом, и об этом не должен знать, кроме них, никто. Даже товарищи по санэпидотряду.

Рассказывают, что на Костельной улице, ближе к реке, жил одинокий, очень старый, но по-молодому осанистый человек. Толком никто не мог рассказать, кем он был раньше, где его корни, есть ли у него родственники. Кто-то будто бы точно знал, что некогда он был священником, но другой кто-то утверждал, что был он офицером, и уточнял — военным инженером.

А одна давно вышедшая на пенсию учительница, влюбленная в род Пушкиных, уверяла, что он близкий родственник внучки Пушкина Воронцовой-Вельяминовой.

Обычно в Бобруйске докопаться до истины нетрудно: подойдут и в лоб спросят, — попробуй отвертись. Но тут особый случай — слишком молчалив и как-то недоступен был этот стройный старец.

В определенные годы, заинтересуйся им определенные люди, все бы рассказал этот бывший, но он не дожил до этих лет.

…Этот молчаливый осанистый старец однажды задолго до наступления комендантского часа пришел в один дом на Скобелевской улице и передал одному человеку, который нисколько не был удивлен его приходом, какой-то план и ушел.

А потом доктор Угорская, вернувшись в лагерь из города, тайком передала одному пленному письмо, из которого тот узнал, что в крепости существует тайный подземный ход из часовни дисциплинарного батальона под Слуцкие ворота на тот берег Березины. Узнал он также, что часовня соединяется с казармой через заколоченную дверь в палате возвратного тифа.

Пленный, получивший это письмо, уже подружился с Исааком, и разговор их был недолгим.

— Будь за главного. Подбери надежных людей, проверьте эту дверь, потом найди меня.

Исаак нашел надежных фельдшеров и писаря, который мог списать совершивших побег как умерших от тифа.

А заколоченная дверь в палате возвратного тифа действительно вела через часовню под Слуцкие ворота к Березине, к свободе и своим.

…Первым пошел тот, спасенный Исааком от ночных избиений человек. Он обнял Исаака и сказал:

— Я — Перловский, комиссар полка семнадцатой дивизии. Буду всегда тебя помнить.

И ушел к своим.

Потом, через несколько дней, ночью ушли еще пятеро.

Писарь Рыжов сообщал в канцелярию лагеря об участившихся смертях тифозных больных.

Потом ушли еще пятеро.

Через месяц их стало больше сотни.

К весне — двести шестьдесят.

Неизвестно, откуда пришла гибель. В документах есть неясное упоминание о сбежавшем фельдшере Кислякове. Он входил в группу Исаака. Он исчез. Но не нам называть его виновником провала.

Может, все могло обернуться иначе, и их раскрыли бы до исчезновения Кислякова и схватили бы всех вместе с доктором Угорской и даже учителем Боборыкиным.

Кто знает, как могло все обернуться…

Но Боборыкина полевые жандармы-«канарки» в городе не нашли, а Угорская в день облавы была в Слуцке.

Исаак был в городе.

Он был на квартире у своего дальнего родственника Лопана, у которого жил весь этот год.

Он собирался на дежурство в лагерь, и все могло обернуться иначе. И он погиб бы вместе с теми, кого удалось схватить «канаркам».

Если бы не один извозчик, друг Мейши…

Все могло обернуться иначе, если бы этот извозчик не проезжал мимо бани Глуховского в то время, когда оттуда выходили два польских офицера.

За ними почему-то не приехал ездовой из крепости.

И они, распаренные и выпившие, остановили извозчика, забрались в фаэтон и приказали везти себя в крепость.