Вновь: ложный мессия

– Я знаю, почему ты был так важен Клендату. Всего лишь фигура для спасения человечества от воли предавшей человечество Кассандры. Ты был лишь нужным провокатором, жаждущим жестокой мести, игнорирующим побочный ущерб.

– Принятие этой правды и дарует мне пусть и блеклую, но надежду на… назовем это исправлением. Я делал страшное, сомнений тут нет. Но я хочу стать лучше – пытаюсь стать лучше. Вряд ли меня можно за это ненавидеть, но если тебе станет…

– Заткнись. Хотел бы искупления, переписал бы историю.

– Неужели ты думаешь, что Клендат не просчитал бы…

– Я не в нем сомневаюсь, а в тебе и этой Любе, которую ты почему-то оберегаешь.

– Похоже, мы с тобой по-разному помним те трагичные события.

– Нет. Я все отлично помню. Это твоя внезапная вера искажает воспоминания. Мы должны были остановить Кассандру, а вместо этого Люба перешла на ее сторону, а ты просто ухватился за спасительную идею, которую все та же Люба не без помощи Кассандры, подобрав момент, внушила тебе.

Бэккер смотрел на нее с новым для себя состоянием сочувствия, которое открывает ему желание принять на себя ее страдания, дабы облегчить хорошо знакомые терзания. Когда-то и он был таким, жаждущим понимания, вечно отстающим от следствий и причин, которые он же сам и провоцировал.

– «Спасительная идея» – хорошо подобрала слова. Ты права, я ухватился за нее, но не из-за страха или слабости перед неподвластной силой. Раньше я, как и ты сейчас, цеплялся за прагматичность мысли, выстраивая конструкцию из событий, дабы найти лазейку, чтобы выжить. Только вот мне не нужно было выживать. Процесс оказался важнее цели. Процесс оказался важней всего и вся. Уж в этих моих словах ты не будешь сомневаться. И сейчас я оберегаю Любу… даже, скорее сказать, верую в ее волю по двум причинам. Первая – я был на ее месте. Знаю лучше любого, как трудно нести бремя знаний грядущего, до жути боясь принимать хоть какие-то решения, ибо даже бездействие способно влиять на хронологию. Вопреки видимой причине, она все же идет за тобой.

– А вот теперь ответь-ка, почему это я должна оставить ее в живых? Она наверняка знает большее будущее, а на твоем примере применение не может не быть катастрофичным.

– Мне казалось у тебя есть весомая причина воспринимать Любу не только как…

– Не более чем то, кем она и является! – резко прервала она Бэккера. – Остальное не играет роли. Ты сам сказал, даже бездействие опасно.

– Ты и есть эта вторая причина. Боги оставили человечество, мы теперь сами по себе. У тебя имеются основания убить Любу. Раньше, пожалуй, я бы согласился. Она последняя, больше никто не способен вмешаться в хронологию. Но ты этого не делаешь. Либо ты пытаешься верить в лучшее, что я всецело поощряю и поддерживаю, либо… либо тебе запретил Клендат.

Ей не хотелось ссориться или поднимать старые конфликты, но иначе не получалось. Его правоту она не признает: обойдется, не заслужил. Впервые в жизни она не просто одна в окружении людей с противным ей мировоззрением и искаженными идеологиями – она загнана между чудовищными событиями прошлого в процессе приближающегося против ее воли, еще не тронутого этими людьми будущего. Давление ответственности за свой дом граничит с яростным желанием прервать праведным гневом любую активность Бэккера и Любы крайне радикальным образом. Эти люди одним своим существованием угрожают всему, что еще осталось в этом мире… осталось в этом мире дорого для нее. Но она не может предпринять то, за что ее уже некому будет судить. И это отдельно мучает ее. Все ведь так наглядно… но Клендат взял с нее слово, ставшее ныне испытанием веры, столь сложным, сколь кажущимся ошибочным.

– Думается мне, пришел я вовремя. – Эти слова коснулись Изабеллу и Бэккера в тот самый момент молчаливого обращения друг к другу, когда каждый искал, что бы сказать другому ради защиты персональной позиции. Слова со стороны разорвали создаваемое напряжение, вынудив вновь закрыться друг от друга, оставив незавершенным медленный прогресс формирования безопасных взаимоотношений.

– Не хочу показаться грубым, но вы бы хоть помылись – от вас дымом несет. Заодно переоденетесь в чистое.

Бэккер и Изабелла не реагировали на эту вполне обоснованную просьбу. Если он обернулся к нему открыто, то вот она, сложив руки на груди, немного зажалась, все еще подвластная своей злости и одиночеству. Сам подошедший был чуть выше остальных, немного исхудавший, пусть и крупный в плечах, почти безволосый, что ему очень даже шло, ведь при достаточно зрелом возрасте он казался так моложе. Вопреки первому впечатлению клонящегося к престарелому возрасту, что выдавалось не только морщинами и глазами большого жизненного опыта, он казался бодрее и внимательнее остальных, при этом его вдумчивость притягивала своей доброй атмосферой.

– Как ваши люди? – Бэккер спросил с искренним переживанием, реакцию на удивление чего Изабелла скрыла с трудом.