Внучка берендеева. Второй семестр

– Занемела вся, ни рукою шелохнуть не способная, ни ногою… ни слова сказать… а жених-то уже из зеркала выбрался… идет, хромает, переваливается. Несет от него козлиным духом… девка уже почитай и сомлела. А жених ее обнял и как скажет…

– Ты моя навеки! – прогудело вдруг над поляною.

И выскочил к костру…

Человек – не человек. Зверь – не зверь. Тварь невиданная, неведомая.

Высок. Рогат. Горбат. На обе ноги хром. А руки растопырились, одна другой короче.

Космат.

Глаза желтизною блещут.

Вонюч. И вправду козлом несет, и крепко так. И растопыренными своими руками хвать девку, которая поближе оказалася.

– Моя…

Ой, что стало! От визгу не то что чудище неведомое, я оглохла. Девки в крик. Вой. Борислава юбки подхватила и бегом… костер стоптали, благо друг друга не подавили. А тая, которую чудище схватило, и вовсе сомлела…

Слева вдруг заухало.

Справа заскрипело.

Сверху громыхнуло да с переливами. Плеснуло зеленью, алым тревожным…

Я ажно сама присела… тварь же, крутанувшись на остатках костра – вот ни понимания, ни уважения у нея к древним обычаям, – девку выпустила. И ко мне кривые рученьки потянула. Заблеяла, замычала, затрясла головою и промолвила дурным голосом:

– Пойдешь за меня, Зослава?

– Шишь тебе, – ответствовала я. Чай, не купеческая дочь, чтоб в зеркале заклятом сгинуть. Тварюка ж рассмеялась блеющим голосом и пальцем погрозила:

– Что, нехорош жених?

– Хорош. Да уж иные имеются…

– Так много не мало, будет из кого выбрать. – Тварюка подбоченилася и тряхнула рогатою козлиной головой. – Поцелуй меня… и обернуся я молодцем пригожим…

И ко мне сунулася.

Не знаю.

Может, конечно, и обернется… помнила я бабкину сказку про жабу, которую молодец поцеловал, а она и стала раскрасавицею. Только как-то вот не верилося мне, что он добровольне жабу целовать полез. А если и полез, то, знать, жаба ему и мила была. Глядишь, с нею б и сложилося б. С девкою ж как оно стало – неведомо… но не про тое я.

Кулаком промеж рогов стукнула легонько и велела:

– Не балуй!

Тварюка и охнула, села наземь и промолвила Еськиным голосом:

– Ну… Зослава! Нет у тебя чувства юмора…

Отряхнулся он, и сползла иллюзия.

– Этак и череп проломить недолго! – пожаловался Еська, лоб потирая.

– Сам виноват.

Вот ведала ж, что ничего хорошего он не придумает. А тепериче и убедилася. Испоганил ночь… ладно, не всю ночь, уже за то спасибо.

– Ага… виноват… сведешь в могилу и не заплачешь. – Еська протянул руку. – Встать помоги… скоро явятся.

– Что здесь происходит?! – ледяной голос Люцианы Береславовны заставил Еську вскочить.

– А и вправду, что здесь происходит?! – Он спешно одернул черную рубаху и платок, на левое ухо съехавший, снял.

Люциана Береславовна смерила Еську ледяным взглядом.

– Что он здесь делает?

А спросила отчегой-то у меня.

– Гулял я. – Еська потупился и носочком землю сковырнул. – Вот, знаете, не спалось… мучит душу… неизведанное.

И в глаза глядит.

– Может, любовь, а может, газы… пироги ныне с капустой были. Вкусные – страсть. Вот и не устоял я… ныне же пучить стало…

– Прекратите!

– Так вот, гуляю, значит. Дышу воздухом свежим… ну как свежим, сами понимаете, капуста – это серьезно.

Люциана Береславовна прямо заледенела.

– И выхожу, значит, к саду. – Еська глядел под ноги и мял платок. – Оно, конечно, далековато, да задумался… и ночь хорошая. Звезды. Тишина… и тут, слышу, кричат… я и ринулся на помощь. Я ж благородный человек…

– Хватит! – оборвала Люциана Береславовна, поднимая воротник шубы. – Идите за мной.

– Куда?

– Какая разница?! – в ледяном голосе ее проскользнули нервические ноты.

– Не скажите… при всем моем глобальном к вам уважении, а оно велико, что царство Росское, – Еська платок на голову натянул, – но вот просто так взять и пойти… куда-нибудь… а вдруг вы меня обманом и властью своей завлечете?

– Куда?!

– В тихое темное место. И там станете глумиться…

Я прижала ладони к щекам. Да что он говорит! Как такая блажь дикая вовсе ему в голову пришла! Люциана Береславовна рот открыла.

И закрыла, не ведая, верно, что ответить.

– Я юноша молодой. Неискушенный…

…выгонят.

…или на конюшни отправят, да не на пару седмиц, а до конца учебы, если не дальше.

– …вы женщина видная… что с моей репутацией станется? Будут говорить…

– Молчать!

– Молчу. – Еська потупился. – Я понимаю… вам непросто… в ваши-то годы… вы не обижайтесь, Люциана Береславовна…

…до конюшен он не доживет.

…она его прямо тут схоронит. А я скажу, что так и было.

– …вы женщина, несомненно, красивая. Видная. Но все ж я предпочел бы кого помоложе… своего возраста, так сказать…

Она щелкнула пальцами, и Еська замер, вытянулся, а глаза остекленели. Люциана Береславовна хлопнула в ладоши.

– Не знаю, что он задумал, – она обращалась ко мне, – но, надеюсь, вы понимаете, что данная выходка не может остаться без последствий?

Понимаю.

Ничего не понимаю.

Глава 17. О разговорах подслушанных

– Ой, Люциана, ты как всегда преувеличиваешь, – по-девичьи звонкий голосок Марьяны Ивановны доносился из-за двери.