Внучка берендеева. Второй семестр

– Не принимайте на свой счет. Издержки воспитания. – Люциана Береславовна иголочку попридержала. – Да и жизненный опыт… из деревенских девок редко выходит что-то толковое.

– Куда уж нам до боярского роду. – Я села.

А что, гудение стихло в головах, слабость осталася телесная, так ея превозмочь легко. И до комнаты своей как-нибудь, но добреду. Уж лучше там бока отлеживать, нежели в доме чужом нежеланною гостьей быть.

– Надо же. – Люциана Береславовна голову склонила, и слабо зазвенели бубунцы-заушницы, жемчугом украшенные. – А вы не только мычать способны. Лежите. Все равно вас не отпущу.

– Почему?

– Архип попросил. А ему я не отказываю. К тому же мы можем быть полезны друг другу.

И вновь игла заскользила. А хитро как-то боярыня шьет. И навроде знакомо, а в тож время и нет. Наши-то все больше по-простому, крестиком. Иные, которые мастерицы, то и гладью могут, но на полотне простом, обыкновенном.

И нитки берут шерстяные.

А тут шелка.

– Без моей помощи вас отчислят. Полагаю, это для вас не новость. Все-таки отсутствие элементарной базы мешает вам усваивать новые знания. – Люциана Береславовна подняла пяльцы и нахмурилась. А я ажно дыхание затаила.

Это ж диво-то какое!

Ветка будто бы черемуховая да в жбане стоит.

Шкляном.

С горлом узеньким. И так вышитый, что будто бы взаправду вот-вот в руки сойдет, и синим переливается, и серым, и мнится – пригляжуся, то в воде, которая в жбан этот налита, себя увижу.

Ветка ж едва намечена.

– Я готова заниматься с вами. – Люциана Береславовна провела пальцем по ветке, будто примеряясь. А я уж видела, какой она будет.

Живою.

Духмяною почти.

И мнится, знаю, кто тот платочек наставнику шил.

– Вам это пойдет на пользу. Возможно, что и мне… – Она положила пяльцы и короб закрыла. – В любом случае экзамены вы сдадите. И не так, как зимние, а… вы покажете всем, чего стоите.

– И с чего бы вам…

Я язык прикусила.

Нет, не верю в этакую доброту на пустом-то месте. Небось сама сказала, что не по нраву я ей. Так бы и погнала б, когда б могла… а ведь может. Но почему тогда…

– Рада, что вы все верно поняли. Видите ли, Зослава… – Она тронула губы, стирая усмешку. – Так уж вышло, что моя семья – это Архип и Фрол. Когда-то мы были очень дружны… потом… не важно. Но я не хочу потерять их. И полагаю, в свете последних событий, вам это нежелание понятно. Спрашивать их бесполезно, не скажут. Мужчины порой бывают алогично упрямы.

– Поэтому спрашивать станете с меня?

– Именно, Зослава… именно…

Ох, матушка моя покойная… и чего ответить-то?

Отказать?

Тогда Люциана Береславовна меня точно со свету сживет. А согласиться? Как могу я… не мои то тайны…

– Не спешите придумывать себе ужасы. – Она слегка поморщилась, будто бы неприятственно ей было со мною беседу беседовать. – Я не собираюсь лезть в ваши личные дела. Или раскапывать чужие секреты. Вы мне просто расскажете о том, что не является тайной. Скажем, о ночном приключении.

Она отложила коробку.

И вышивку.

– Конечно, я знаю, что лихости у студиозусов всегда больше, нежели ума, но лезть к умертвию – это чересчур даже для вас. Пусть царевич и сознался, что пошел на спор, но мнится мне, дело несколько сложнее…

Я только язык прикусила.

Молчи, Зослава, глядишь, и вправду сочтут дурою, двух слов связать не способною.

– Что ж… ваше упорство внушает определенное уважение. – Люциана Береславовна разгладила шитые юбки, а мне подумалося, что, может, сама и расшивала их?

Шелками да скатными жемчугами.

Оттого и вновь странны узоры, ленты – не ленты, дороги – не дороги, нити Божинины, переплевшиеся, перекрутившиеся, жемчужными узлами завязанные.

– Значит, это Евстигней у нас во сне ходит…

Откудова она…

Молчи, Зослава.

Молчи.

– Он. Видишь, вам и говорить ничего не нужно. Для кого-то ж я варила сонное зелье. А знаете, что интересно? Просил меня Кирей будто бы для вас. Мол, переучилась невестушка его, переволновалась…

Это она здзекуется?

А Кирей хорош… если и вправду к ней ходил…

– Молчишь? Что ж… дело ваше, порой решение принять непросто… слово – что птица, только с крыльями медными. Полоснут по душе – вовек шрамов не сведешь.

И усмехнулась так, печально.

А в глазах…

Ох, негоже мне в глаза людям глядеть, да иначе не сумею.

Зацепилась.

Провалилась в очи ее, что в прорубь ледяную. Ажно дух весь повыбило.

…сестра-сестрица, звонкие каблучки, сапожки сафьяновые. Сапожки мягонькие, а каблучки – подковкою сделаны и бубенчики к ним для звонкости.

Кружит сестрица.

Платок шелковый на плечах ее – что крылья предивные, и синие, и зеленые, и красным сверкают. Гляди – не наглядишься.

Люциана хороша, но куда ей до Светозары? Та на свет родилась, что солнцем поцелована была. Волос – золото живое, глаза – мед гречишный темный. Кожа бела, румянец горит… и сама-то, словно птичка, весела…

…ах, не вышло бы беды.

…зачастил батюшка в терем царский. Чего ради? Не говорит. Не простил еще старшую своевольную дочь, которая из дому родного сбежала, род опозорила. Чего ей не хватало? Ведь и холили, и лелеяли, ни в малом, ни в большом отказа не знала.

Так почему же…