Внучка берендеева. Второй семестр

Силы невеликой? Вона, нонешнею ноченькою силы много не понадобилося, чтоб Евстигнея известь. Чудом обошлося, не иначей…

– Прилягте, Зослава, – на редкость миролюбиво предложила Люциана Береславовна, – как лежали, так и прилягте…

Зачем?

– А мы с вашей… бабушкой побеседуем.

– …летять утки… летять утки… – затянул кто-то песню.

Ох, бабушка, что ж ты меня позоришь на всю-то Акадэмию?

– …и два гуся, – добавили баском.

Ага… с четвертушкою.

Я возлегла на кровать, а Люциана Береславовна меня одеяльцем укрыла.

С головою.

– Смирно лежите, – велела она и пальцами щелкнула, отчего в теле моем немота приключилась, и такая… ох, разумею Еську, ажно жаль его стало. Вот чую и рученьки свои, и ноженьки, и прочее все, чего есть, даже пятку свою свербючую.

Чуть, чую, но ни пальчиком шелохнуть не способная.

– Так оно верней будет…

– Отворяйте!

– А стояла на горе рябинушка-рябина… схоронила матка единственного сына…

Я ж вроде девка? Чего мне мужчинскую заупокойную петь?

– И кому тут отворить? – поинтересовалася Люциана Береславовна. И от голоса ейного стены померзли. У меня по спине и то мурашки побегли, хотя ж я привычная навроде.

– Боярыня, – мужик закашлялся, верно, страшно ему было, да продолжил: – Ефросинья Аникеевна к внучке своей с визитом…

– С визитом, значится…

– Ой, матушка… ой, ладушка, – хором заголосили девки.

– Цыц! – велела Люциана Береславовна.

И девки смолкли.

– А ты моими людьми не командуй! – Бабкин голос я сразу узнала и вздохнула.

Мысленно.

От же ж… видать, и вправду себя барынею вообразила… и вовсе дивно, как пустили ее в Акадэмию?

– За внучкою своею я пришла…

И вновь громыхнуло, будто кто посохом железным по колоколу медному ударил. От того громыхания ажно свербение в пятке поутихло.

Ненадолго.

Ох, не надо было о том вспоминать… а может, мне сие Божиня урок послала, за муху, которая по Еське ползала, а я ея не согнала.

Он терпел.

И я терплю.

Куда деваться-то?

– Неча ей тут у вас делать!

– Ой, матушка… осторожненько… туточки порожек, – зазвенели девки наперебой. – Рученьку дайте вашую… ноженьку ставьте от сюды… негоже вам не по коврам ступать.

Свербели уже две пятки.

И спина.

И злость такая поднималася, не то от свербения, не то от бабкиного скоморошества. Какая да растакая боярыня?

– Мне было сказано, что туточки она…

И вновь громыхнуло.

– Прекратите, – попросила Люциана Береславовна, – у меня от вашего грохота мигрень начинается.

– А ты не перечь царской теще!

Железом по меди… нет, не посох.

Таз.

Иль тарелка.

Помнится, в детские далекие годы добралася я до мамкиного черпаку, который тяжеленный да узорчатый, не для кажного дня, но сугубо для празднествов. А к нему – котел бронзовый, на ножках.

Ладно громыхало.

На всю хату… помнится, тятька мой ажно с сараю прибег, думал, беда какая случилася. Неужто ныне бабка того черпаку прибрала?

– Это кто здесь царская теща?

От и мне с того дюже любопытственно.

– Матушка нашая… хозяюшка… – ответствовал девичий хор. – Ой, локоточек… ой, туточки полочка, не ударьтеся…

– Пред тобою стоит…

Ух, ежель бы не немота телесная, поднялася б я и сказала б бабке всего, чего об ней думаю.

Царская теща?

– Интересно… – Люциана Береславовна не спешила гневаться.

Напротив, скользнуло в голосе ее нечто этакое…

– Извольте присесть… – предложила она. – Негоже царской теще на ногах стоять…

– И то верно, – бабка моя и не почуяла насмешки.

Тотчас прежний зычный голос велел:

– Несите стул! Матушка присесть желает!

– И подушечки, подушечки, – загомонили девки, что куры на мусорной куче. – Матушке под ноженьки, чтоб ноженьки отдыхнули… под рученьки…

Под задницу, ясно дело, тоже, а то ж задница пуще иных частей, бывало, устает. Я злилася, да с той злости толку, когда лежишь бревно бревном, ждешь, чего ж далей будет.

– Может, отошлете вашу свиту? – Люциана Береславовна тоже присела, это я услышала. – А то беседа, полагаю, у нас с вами приватная пойдет. Негоже дворне слушать, о чем два благородных человека разговаривают… а то, сами понимаете, сплетни пойдут… полетят просто.

– Уши отрежу.

Я, когда б могла, язык бы прикусила. Это с каких-то пор бабка моя подобною карою грозится? Ладно, в тещи себя царские записала, но чтоб с людьми и не по-людску обращаться…

Неужто вовсе за боярскими шубами розум потеряла?

Аль это от старости?

Давече нам Марьяна Ивановна сказывала, будто бы с годами люди умом слабнут, личность свою теряют. И выходит, бабка растеряла?

– И все-таки… бывает, что и подкупят… тем более столь важная персона… как теща царская… как ее без присмотру оставить?

– Вон пошли! – рявкнула бабка и ноженькой топнула. – Подслушивать вздумаете – запорю!

Ох, грозно у нее вышло, почти как у нашей боярыни, нехай приглядит Божиня за грешною ея душенькою.

– Итак, уважаемая… простите, мы не были представлены друг другу, – начала Люциана Береславовна. И бабка промолвила важно:

– Ефросинья я Аникеевна, ежель по батюшке…

– Уважаемая Ефросинья Аникеевна… из какого роду будете?

– Из Берендеевого…

– Слышала, слышала… могу ли я узнать о цели вашего визита?