Внучка панцирного боярина

В Франкулине шайка осталась лишь несколько минут: дано было знать, что едет исправник с казаками. „Поспешайте, поспешайте! — раздавалось в шайке, — Исправник наедет". В деревне Полковичах, когда шайка остановилась для отдыха, Антоний собрал крестьян у корчмы, вышел к ним с речью подобною произнесенной в Новоселье, но исправленною и дополненною следующими словами: „Ваш царь уже семь лет обманывает вас вольностью; французы уже в Минске. Как скоро мы прогоним москалей, будет другая воля, в рекруты брать не будут, а служить будут в своем повете (уезде), подати платить по три злотых, земли на всякую хату по пяти моргов, барщину служить только до Юрьева дня". Шкловский ксендз, в полном облачении, прочитал присягу на верность польскому королю и французскому императору; затем последовал вызов охотникам идти в шайку. Никто не двинулся. Шайка пошла далее, ксендз с крестом впереди. В деревне Антовске опять были собраны крестьяне. Ксендз в облачении стал впереди; после краткой речи Антоний прибавил: "Мы — поляки; ступайте за нами!.. Вам платят здесь бумажками, мы будем платить золотом; сами вы будете ходить в золоте, будете вольны по-старому и платить подати с камина как платили ваши предки; мы за вас бились и кровь проливали в Севастополе". Крестьяне, слушая все эти нелепицы, начали подсмеиваться над стоящим перед ними в кунтуше шутом; это раздосадовало Антония, и он начал грозит им, что к празднику Троицы придет с большой силой. Приближаясь к Друцку, шайка начала встречать уже и шляхту. Оратор прибавлял, что москали стесняют веру и насильно перекрещивают католиков, уговаривал шляхту пристать к шайке, говорил, что король польский будет платить по пятнадцати рублей в месяц каждому, а кто не пойдет тому будет худо. Но увещивания не произвели действия. „Не знаем куда и зачем идти, — говорила шляхта, — то дело панское, а нам нужно работать дома". В селе Рудаковиках все взрослые крестьяне разбежались; остались старики да писарь с пономарем. Их Антоний непременно хотел взять в шайку, обещал в противном случае их связать и вести таким образом далее; те отвечали: "Какой же толк будет от связанных?" Разгневанный Антоний забыв предписание кротости, выхватил было револьвер, но остановился вовремя. Угрозы на старую шляхту не подействовали вовсе.

— Увидим панове, возразил один из стариков, — кто будет счастливее: вы ли, которые идете воевать, или мы, которые дома остаемся. Не перескачивши речки не говори гоп! И французы в двенадцатом году говорили то же, да померзли как пруссы.

Антоний грозил старикам, что за ним идут шесть тысяч французов, которые накажут их за холопье упрямство.

Так мало-помалу рассеивались надежды мятежников поднять не только католическое, но и православное население. При чтении у одной корчмы манифеста о короле польском и императоре французском, один крестьянин с улыбкою одобрения что-то про себя бормотал.

— Что ты говоришь? — спросил его обрадованный один из ревнителей.

— Говорю, что дай Бог ему много лет здравствовать, — отвечал крестьянин.

— Кому? — последовал вопрос.

— Да Императору Александру Николаевичу, — продолжал крестьянин.

— Дурень! — получил он в ответ от раздосадованного ревнителя.

В ближайшей от Друцка околице, Воргутьеве, было более ста шляхетных католических домов. Мятежники пустили весть, что идет французский генерал с французским и польским войсками; но хитрость не удалась. Собранная 24-го числа в деревне Филатове шляхта узнала в воинственных пришельцах соседних панов и решительно отказалась верить, а шляхтич Тетерский выразил даже, что если бы сила, то всех бы их следовало перевязать.