Внучка, Жук и Марианна

«Может быть, я выбрала не то дело и не тот образ жизни? Ведь выбирала не сама, покорно и не раздумывая приняла то, что выбрал Алексей — как само собой разумеющееся. Хотела быть математиком, мечтала об открытиях. А занимаюсь совсем другим… Признайся, часто чувствуешь себя не в своей тарелке в агентстве. И не только от пронзительных глаз Вероники. Порой, вынырнув из очередного проекта, каким-то чужим взглядом видишь все вокруг: этот стерильный придуманный интерьер, эти привычные шуточки коллег, эти разговоры о биеннале, конкурсах, бюджетах, выделенных заказчиками на очередной проект… Разве тебе это все интересно? Разве этому ты хотела посвятить жизнь? Будь честной: ты мечтала только об од ном — посвятить жизнь Алексею, раствориться в нем. Но ему это оказалось не нужно. Не потому ли и твоя жизнь потеряла смысл, вкус, запах и цвет? И неужели так теперь будет всегда?»

Вот бабушка — она удовольствовалась скромной ролью сельской учительницы. Неужели у нее не было выбора? Училась в институте на круглые пятерки. После него могла уехать в другое место, остаться в городе, делать научную карьеру. Но она вернулась в свою деревенскую школу — зачем, почему? Из-за деда?

Смутные семейные рассказы о дедушке, попавшем в плен в 1942 году, а после войны отбывавшем срок на Севере, никогда не задевали Катино сознание — все это было так давно. И дедушка, седой, поджарый, молчаливый, никогда не рассказывал о войне и стеснялся, когда на День Победы его приходили поздравлять пионеры и члены совета ветеранов. Но ведь после лагеря и он мог уехать вместе с бабушкой подальше от этих мест, где помнили его непростую биографию. Не уехали, ничего не искали. Почему? Что удерживало их здесь? И мама с отцом исколесили всю страну, но тоже всегда возвращались сюда, домой.

И Николай этот, вспомнила Катя. Тоже какой-то неустроенный. Жил в Москве, служил в каких-то там особых войсках. Все бросил, приехал в деревню, работает на стройке. Как это бабушка говорила? А, на дачах! Ведь наверняка имеет какую-то военную специальность, а месит бетон и таскает кирпич. Зачем ему это надо? Неужели не нашел себе применения в Москве, куда стремятся тысячи людей, — за жизненным успехом, за самореализацией, да за деньгами, в конце концов. Странно как-то…

Папа номер два

Николай тоже не спал, долго курил на крылечке. В такие длинные светлые вечера ему почему-то бывало не по себе, как будто не сделал что-то важное, а время уходит. Он просто физически ощущал этот беспощадный бег времени. Сыну уже двенадцать — почти тот же возраст, когда он сам остался сиротой.

Он вспомнил последнюю встречу с Димкой два года назад. После госпиталя, сильно исхудавший и угрюмый, он тогда едва допросился у жены этой встречи. Она впустила его в новую квартиру, и он сразу же заметил ее явно округлившийся животик. Только тогда ему стала понятна причина — она просто не хотела, чтобы он видел ее в «интересном» положении.

У нее была новая прическа — длинные, подстриженные уступами и сильно выбеленные волосы. Да и вообще вид был шикарный, несмотря на живот и расплывшиеся черты лица. В этой большой, стильно обставленной квартире она держалась уверенно, как светская дама. Пригласила пройти в гостиную, позвала Димку.

За два года, что они не виделись после развода с женой, сын сильно вытянулся, но по-прежнему был очень похож на него: светлые вихры, карие глаза, слегка лопушистые уши… Но на этот раз он не бросился к отцу, не обнял, как всегда это делал маленьким, сдержанно поздоровался. В присутствии Галины разговор не клеился, на все вопросы Димка отвечал односложно. Мать поняла, извинилась и вышла. Сын чуть оживился, пригласил в свою комнату: на стенах постеры с красивыми авто и какими-то рок-группами, хороший музыкальный центр, новенький компьютер с огромным монитором.

— Компьютерами интересуешься? — спросил он тогда, чтобы как-то оживить разговор.

И сын засыпал терминами, стал рассказывать о том, что сам пишет программы.

— Эта машина позволяет и с иллюстрациями работать, мне папа недавно купил, — непринужденно обронил он и тут же сам спохватился, посмотрел со страхом. — То есть Ярослав Михайлович.

— Да ты не переживай. — Николай положил ладонь на узенькое плечо. — Если хочешь, называй его папой, я понимаю.

— Ты не обижайся, пап, я уже привык, ведь бывает же у человека два папы, правда? — Щеки сына покрыл пятнистый румянец. Совсем такой же, как у него самого в детстве.

Потом они посидели с женой в просторной желто-синей кухне. Она предложила выпить, он отказался. Поговорили о ничего не значащих вещах — общих знакомых, погоде… О его жизни она не спрашивала, ему про нее все было понятно.

— Ты, Коля, конечно, можешь приезжать, общаться с Димкой, я не против, — тоном, из которого было совершенно ясно, что ей эта идея не нравится, сказала она. — Только звони всегда предварительно, чтобы я была готова, да и Ярослав чтобы знал. Не хочу ничего делать за его спиной. А потом дочка родится, нам будет немного не до визитеров, ты же понимаешь…