Внук Донского

– На Чухлому прошед дружина болярина Кикина, мужей в три десятка. В Бушневе не остояшася… – начал докладывать мой спутник.

Забавно звучала в его устах слово «чухлома» с ударением на первую гласную.

– Кикин Алфей усоп бездетен. Эх, дублий воевода был. Истинно его возок? – недовольно перебил его главарь.

– Роги овновы на дверце, – подтвердил разведчик.

Надо же, а я считал этот странный герб изображением чего-то мусульманского.

– В возке иный ежед, – высказался после раздумья Фока. – Корчемник иже рече?

– Угрим людёв спрошае сторожко. Не ведают оне, егда Деригуз дорогой сей поежде, ватаман.

– Добре, – отпустил мужиков Фока и кивнул на Кошака. – А сей унот кой есть?

– Друже Макашков. Срешася в харчевне, – пояснил Хлюст.

Фока уставился на Кошака и вдруг воскликнул:

– Селиванко, и ты зде! Ведомо ми, иже помер тей господин, друже мой. Зрю, не обелил он тя, очепье лещишь?

– Сбежал он, а ошейник снять не успел, – вклинился я в опасные расспросы.

– Ладом, огольцы, пешьте в кузню, оттоле в мовню, – распорядился главарь. – Я последи подшед.

– А кто такой Деригуз? – неосторожно поинтересовался.

– Тартыжи мнее, Макаша. Боярин се мразны Морозов есть, – ухмыльнулся Фока. – Плаче по ём топор мой.

Кузнец недолго возился с рабским ошейником Селивана. Вскоре он был выброшен с моей тамгой вместе в кучу мусора. Потопали затем искать баню. Деревянный сруб возле ручья был здесь, наверное, единственной наземной постройкой. Из щелей и приоткрытой двери валил пар, запах пота и густые мужские голоса. Возле дверей валялась всякая одежда, обувка и нехитрое разбойничье вооружение. Как-то не вдохновляло лезть в этот душистый натюрморт. Заробевший Кошак тоже не торопился раздеваться. С другой стороны, какая-никакая баня всё же нужна человеку. Не хотелось в ближайшее время начать издавать неэстетичные запахи.

Вздохнув, мы с Кошаком обнажили свои тощие телеса и забрели внутрь. Маленькие оконца, затянутые животной плёнкой, едва пропускали свет. Поначалу ничего нельзя было разглядеть. Когда глаза понемногу привыкли к темноте, проявились голые бородачи, моющиеся сидя на лавках и стоя. Они натирали себя чем-то тряпками и омывались потом водой из кадок. Периодически кто-то из них исчезал в устье большой печи.

Моющую смесь в посудине по запаху хозяйственного мыла определил как щёлок. Потянулся к ней, чтобы приступить к помывке, но рядом сидящий мужик посоветовал сначала пропотеть в печи. Кошак уже туда улез, меня не дождавшись. Оказалось, что мест там больше не имелось. Пришлось дожидаться, когда из горячей полости кто-нибудь выползет.

Сунулся в дышащее жаром отверстие. В печи было темно – глаз выколи и жарко невыносимо. Ориентировался на ощупь и весёлую ругань сидящих на корточках и парящихся мужиков. Слышалось тяжёлое дыхание и шлёпанье веников по телу. Жар исходил от каменных стенок и потолка, а под ногами располагался деревянный настил.

Нагревшись до точки закипания, решил выбираться из импровизированной преисподней. В помывочной поискал глазами Кошака, он раньше должен был выбраться. В дальнем углу происходила какая-то возня. Просунулся туда и почувствовал, что меня кто-то вздумал ощупывать. Оглянулся и увидел маслянисто-лыбящуюся бородатую рожу. Мужик сильно пнул меня под зад, и я оказался возле лежащего на лавке Кошака, удерживаемого сразу несколькими бородачами.

В бешенстве заорал истошно и, схватив первый попавшийся под руку предмет, кажется деревянный ковш, принялся колошматить им всех вокруг себя. Прилетало ответно по разным местам, очень сильно и больно, пока окончательно не потерял сознание. Очнулся от потока обрушившейся на меня ледяной воды.

– В буесть взошед Макашко. Пся бешена кусила его, поди[720], – послышался виноватый голос.

– Балия семо зовите поскору, – громыхнул голос Фоки.

Я еле разлепил веки. Всё лицо было в крови. Подвигал конечностями. Болели, но нормально слушались. Без переломов обошлось, кажется.

– Зри-тко, шелохается, – обрадованно воскликнул кто-то.

Меня осторожно обмыли и вынесли из бани на травку. Лекарь общупал всего, дал чего-то глотнуть и рекомендовал отнести в хату отлежаться. Оказалось, что Макашка квартировал в землянке атамана. Адъютантом, что ли, при нём прислуживал?

Долго отлёживаться в землянке побоялся. Фока может разговорить Кошака и случайно что-нибудь нежелательное узнать. И вообще, пора рвать отсюда когти. Погостили, побанились и будет. Выполз наружу. Кошак разгуливал неподалёку, беседуя с молодым рослым бородачом. Увидев меня, подошёл и спросил:

– Яко ты, господине, чуешь ся по здраву?

– Не называй меня господином, Кошак. А состояние моё – средней степени хреновости.

– Почто, Димитрие, боронитися в мовне зачал?

– Спасал я тебя, как и ты меня когда-то от стражников Единца. Мы же друзья, – не скрыл удивления я.

– Не нать мя спасати бесте. Нешто содеется с ми, с холопом, – как-то странно выразился он.

– Я же обещал тебе по возвращении из похода вытребовать у поместных дьяков грамоту обельную… – принялся оправдываться, но вдруг стало как-то пасмурно на душе.