Внук Донского

– Княжьи вои лютяша многажды. Глумитеся[243] над простолюдом, – согласился паренёк. – К ним без требности не хожди. Яко татарове злы. Егда[244] мя и отича в полон имаша, изосекша задню[245] исполнь[246]. Утек я от басурманов, а отич закоснел[247]. Ох и многажды они плетьми хлыщут, людёв яко осляти гоняша. Токмо и чуешь: «Дыщ, дыщ». Всуе[248] стек. С отичем бы ныне бытиша, а не с матиным полюбником животием псиным. Боли я не хоронюся, терпелив паче.

Мне вдруг вспомнился разговор с Вонифатием и кусочки из жизни Димона или теперь уже своей. Вот я с монахами героически сражаюсь с прорвавшимися в монастырь ордынцами на фоне горящих деревянных построек. Однако неплохо мой предшественник стрелял из лука и рубился саблей. Далее меня, немного подраненного, ведут в колонне пленных русичей по заснеженному руслу широкой реки. Всей кожей чувствую лютый, обжигающий холод. Конвоировали всадники в овчинных шубах и малахаях. На привалах они любили поиздеваться над беззащитными пленными похлеще фашистов. Развлекались тем, что жгли мужикам бороды, заставляли голыми ползать по сугробам, просто так забивали людей до смерти нагайками и насиловали всех подряд без разбора. Фух, лучше бы мне всё это позабыть. В загнивающих империях что-то неладное порой случается с моральными устоями.

– В рабстве бы ты жил, – сделал внушение Тюхе, – правильно сделал, что сбежал. Свободному человеку нельзя в рабстве обретаться. Сам свою судьбу станешь решать, когда повзрослеешь. Даже сейчас можешь в ученики к какому-нибудь мастеру податься. Вон сколько их в городе. А отец твой не в плену вовсе. Отбили тот полон дружины московского князя. Судя по тому, что домой не вернулся, в холопы его записали к московским боярам.

– Отнуду сие ведаешь? – загорелись надеждой Тюхины глаза.

Не стану же я рассказывать, что тоже был в том плену.

– Слухами земля русская полнится, – пришлось неопределённо высказаться.

Рыбачок надолго замолчал, что-то усиленно обдумывая, лишь иногда отвлекаясь на управление парусом.

– Митко, елико пенязи[249] бы за мя даша, аще в холопы пошед? Вся дею по жительству… Порть[250] шевю[251], кою требно. Рыбарить[252] лажу, пруглы на зверя прыскуча[253] ставлю, грамоты ведаю.

Спросил и выставился передо мной как на подиуме, словно я владелец аукциона по купле-продаже холопов.

– В чем тебе прибыток стать холопом? Мазохист, что ли?

Млин, опять выперся с чужим для нынешнего времени словом. Парень немного побледнел и обиженно высказал:

– Почто мя хулишь[254]?

Что он там подумал? Может он как собака по тональности ощущает значение слов? Однако оно вполне может оказаться похожим на чего-то для меня неожиданное. Не стал выяснять, миролюбиво намекнул, что слово это греческое и означает принесение себя в жертву. Паренёк моментально удовлетворился моим объяснением и рассказал о причине странного желания:

– Продам ся и отича изокуповлю.

– Выяснить надо про отца всё сначала, а потом уже продаваться, – предложил я. – А сам во сколько себя оценишь?

Пацан задумался, шевеля губами и изрек:

– На два рубля и три десятков деньгов сладилися бы.

– Да ты на десяток рублей сгодишься! – решил подколоть его.

– Ино правда есть! – заблестел глазами пацан и решил сделать мне сомнительный комплимент. – А тя, аще учревити[255], за рубль с полтиной продати леть, ино лишче.

– А чего так мало? – полезла из меня обида.

– Плоть здрава, кости и зубья целы, союзны. Се ладом[256] есть. А руце[257] теи белы, малотяжны. Се худо есть. Дельма утех ты негож, бо ут и сечен еси, поне уд тей прост и сомерен, – обрисовал меня Тюха.

Ишь, какой деловой! Углядел все детали. Блин, как лицо моё полыхнуло. Руки сами потянули вниз холстину. Матюгнулся от неожиданности и смущения.

– Не буеслови[258], Митко? – возмутился рыбачок. – Несть боголепно сие.

Ещё один воцерковлённый по самое не могу деятель на мою голову свалился. Весьма кстати подплывали к берегу. Показав, куда рулить, выпрыгнул из ялика на берег за своей одеждой, придерживая на бёдрах холстину.

В зоне видимости от моих кустиков метров в ста намечалась драка. Группа подростков приставала к знакомому мне младшему музыканту, сопцу. Интересно, где же его сотоварищ? По всему выходило, что местная пацанва соблазнилась сегодняшним невеликим гонораром музыкантов. Успел натянуть только штаны и босиком помчался к мальцу на помощь. Противники, численностью в пять морд, показались слишком рослыми, чтобы мне с ними со всеми справиться. Манерой держаться они явно косили под «основных на районе». Придётся как-то с ними решать дела миром, или не уйти тогда отсюда без попорченной шкуры.

– Здорово, ребята! – радостно поприветствовал хмуро взирающих на меня подростков.

– Отнуду ты сякий пришед, холоп? – недружелюбно поинтересовался их главарь со скуластым волевым лицом.

– Я здешний, галичанин. Дмитрием звать. И не холоп я вовсе. Вот, с другом своим тут гуляем, купаемся. Он вам чего-то плохое сделал? – отчаянно пытался найти мирный исход, но уже вибрирующим копчиком ощущал неминуемость драки.