Внук кавалергарда

Над гребнем небольшого леса, прощаясь, зависло оранжевое солнце. Листвой зашумел ветерок. Прохладой потянуло от реки Самары, и вместе с прохладой пришел оттуда пряный запах ячменных полей.

Громыхая железными шинами о каменистую землю, со скрипом вползли в перелесок подводы. Стучали о камни подковы уставших лошадей. В седлах, понуро покачиваясь, сидели сморенные дневным зноем казаки.

Ротмистр объявил долгожданный привал и тяжело спрыгнул с седла на землю.

Полк, состоявший из трех смешанных эскадронов (донских, украинских и уральских казаков), а также двух рот пехоты, при пулеметах и пушках, рассыпался по перелеску.

Степан Березин снял папаху и, вытирая ею мокрый лоб, подмигнул другу:

— Что, Василий, отмучились от пекла? Запорожский казак Александр Макущенко покривил в кислой ухмылке рот.

— Хиба це пэкло? Тьфу, а нэ пэкло. Вот в Украине пэкло так пэкло: усем чертякам жарко. Давай, Стэпан, окупнэмся. — И погнал коня к реке.

Степан спешился, повел коня в поводу следом.

На пологом берегу разнагишались, а уж потом ввели лошадей в воду. Купались долго, мыли коней, плавали наперегонки. Потом, когда в воду шумной оравой ввалились остальные казаки, вылезли и прилегли на горячем, как раскаленная сковорода, песке.

— Стэпан, ты, кажись, с этого мэстэчка? — спросил, закапываясь в песок, Макущенко.

Степан задумчиво высыпал из кулака песок на волосатую грудь друга.

— До моей деревни отселева от силы верст тридцать. — И, представив дом, мечтательно улыбнулся.

— Да шож ты не тикаешь до хаты? — по-простецки возмутился Сашка. — Чай, в хате ждуть, пэрэживають, а ты тут пупом квэрху развалился. Эх ты, чоловече, — и как на пустое место махнул рукой.

— Догонят — убьют, — уверенно сказал Степан.

— Кто тэбэ на твоем кабардинце догонит, — сбрасывая гору песка, взъерепенился Макущенко.

— Пуля.

— Да, пуля могет, — после минутного раздумья виновато согласился Сашка.

Степан, заломив руки за голову, снова повалился на песок, так и лежал, глядя в блеклое небо.

— Пять лет, как своих не видел, — прошелестел он губами, — сначала война, потом австрийский плен, потом побег. Устал. Сил более никаких нет. Веришь или нет, — он порывисто сел, стряхивая с рук прилипший песок, — как лягу спать, маманька снится. Воду мне из корца на руки поливает, а рядом тятька стоит и смеется. Плотник он у меня. Хороший плотник. Вижу, как брательник Ванятка конфеты из шкапчика тянет и мне кулаком грозит: молчи, мол. Эх, — вздохнул скорбно, — полетел бы к ним… — И продолжил через паузу: — Ванятка теперь уж большенький, уходил — ему лет одиннадцать-двенадцать было. Сейчас уж, наверно, по девкам шастает. Встретится — не узнаю. Да, годы летят, — тоскливо вздохнул, вытирая лицо ладонью.

— Знаешь, я тут бахчу заприметил. Давай спытаемо местных кавунов? — предложил с пониманием Сашка, переводя глаза на купальщиков. — Ну, заразы, усю воду пэрэбаламутили. — Как будто сам с другом не баламутил.

— Давай спытаем, — согласился, не раздумывая, Степан, надевая галифе.

Когда собрались отъезжать, подъехал урядник, рябой и весь какой-то похожий на паука казак. Постукивая кнутовищем по сапогу, бросил строго:

— Вы, двое, вечером со мной в разъезд. Ты, Степан, смотри у меня, — пригрозил он кнутовищем, — не балуй: я все вижу.

Бахчи находились верстах в трех от места, где расположился на отдых полк.

Охранял их высокий безногий мужик лет шестидесяти. Он ходил, прихрамывая на деревянной культяпке, по арбузным плетням, сутулый и весь какой-то взъерошенный. Сам его вид показывал, что он обижен на весь белый свет.

— Здорово булы, хозяин! — громко шумнул Макущенко, подъезжая к шалашу.

— Хозяин чай с бубликом пьет, а я кажный арбуз нянькаю, — недружелюбно ответил сторож.

— Шо нэ ласкив токив? — весело пристал к сторожу Сашка. — Али бублика нема?

— Нема, нема, — то ли повторил, то ли передразнил тот. — Зачем пожаловали, лихие вояки?

— Кавунов твоих спытать. До малоросских, пожалуй, далече им? — хитро подмигнул другу Макущенко.

— Чаво не пробовал, того не пробовал, — покладистее бухтел старик, — проходите в сторожку. Щас принесу, как ты говоришь, кавунов. — И он пошкандыбал по грядкам.

Поспутывали коней и присели возле большого, разлапистого шалаша, державшегося на одном честном слове.

Немного погодя приковылял старик, неся в подоле косоворотки арбузы.

Высыпал их на землю и кряхтя устроился рядом.

— Сам-то с каких мест будешь? — полюбопытствовал он у Макущенко, разрезая складным ножом арбуз.

— Далече, — махнул рукой Александр, — аж с Запорожья. Стоп, — остановил он руку сторожа, протягивающего ломоть арбуза, — сначала спытаемо местной горилки.

— Да откель у меня горилка? — кисло, но заинтересованно прогундел старик.

— Момент! — Макущенко резво метнулся к коню, достал из переметной сумки штоф самогонки и два кренделя.

— О-о, щас будет другая песня.

Сторож тут же нырнул в шалаш, вытащил и расстелил на земле старый тулуп.

— Во-о, скатерть-самобранка, — ощерился щербатым ртом.

Арбузы были розовые, но сладкие. Степан рукавом черкески растирал по небритым щекам арбузный сок и все никак не мог утолить проснувшийся голод.