Внук кавалергарда

— Я окончил десятилетку в возрасте пятнадцати лет, и тут началась война. Дед, прошедший лагеря Сибири, вынес оттуда много нечистых знаний, ночи напролет он корпел над моими документами и, когда достиг желаемого, сказал мне, поставив перед собой: «Ремень носят, чтоб не уронить штаны, шпагу — чтоб не уронить честь. Сегодня честь твоих военных предков падает, и ты — единственный из нас двоих, оставшихся из рода воинственной династии Кехоевых, кто должен взять шпагу. В обоих твоих родах было предостаточно мрази, но ни в одном не было трусов». Я был не по годам рослым мальчиком, что сослужило на призывном пункте добрую службу. Документы, подправленные дедом, были безупречны, аттестат — отличный, и меня без лишней волокиты направили на ускоренные курсы пехотных командиров. Это и есть моя святая тайна, дальше ты знаешь, — устало качнул головой Георгий. — Да, будет делов у контрразведки, — горько ухмыльнулся подполковник, — когда начнут проверять документы для академии…

— Молчи, ты только не признавайся, — кинувшись с гибкостью ласки Георгию на шею, умоляюще вскрикнула Даша. — Ради нашего будущего ребенка молчи, а если что откопают — отказывайся, говори, мол, был в монастыре с матерью, мать умерла, а какой-то жалостливый старик подобрал, а кто он, мол, не знаю. Да и зачем тебе академия, уедем ко мне в Оренбург, будем жить тихо, и никто не узнает, что ты из князьев. По мне, будь ты хоть сыном царя, я все равно не разлюблю тебя, — заливаясь слезами, по-бабьи причитала Даша. — А случись с тобой какая беда, сына выращу достойным тебя.

— Все будет хорошо, мы зря тревожимся, — вытирая ладонью слезы под глазами девушки, успокаивающе говорил Георгий.

На улице затарахтел мотоцикл, и свет его фары яркой полосой проскользил по стене.

— Со штаба наверняка, — сказал Георгий, усаживая все еще всхлипывающую девушку на стул.

В дверь постучали.

— Войдите, — прикуривая сигарету, разрешил подполковник, тревожно покосившись на безучастную Дашу

Вошел запыленный майор со штаба полка, козырнув старшему по званию, усталым движением стащил с головы танкистский шлем:

— Найти вас не можем, связист талдычит одно: «Проверяет посты», — и только сейчас, рассмотрев в полу мраке комнаты сержанта медицинской службы, понимающе хмыкнул. — Ну, вообще приказ на словах. В общих чертах вам известно, что после капитуляции некоторые небольшие немецкие группировки, не приняв ее, продолжают упорно сопротивляться нашим частям. Так вот, вам с батальоном сегодня в шесть ноль-ноль надлежит занять позицию, — с ловкостью фокусника вытащив карту из планшетки, он ткнул пальцем в обведенное кружком место, — здесь, за рекой, надо сказать, довольно глубокой. В старом замке засел с полком матерый солдафон барон Крюгер.

Майор с прежней ловкостью спрятал карту обратно:

— Завтра в указанное время он должен капитулировать, в случае отказа при поддержке авиации начнем штурм, пленных не брать. Да, еще, — нахлобучивая на лобастую голову шлем, спохватился он, — связь держать со штабом дивизии постоянно. Вопросы есть, товарищ подполковник?

— Один. Какой псих выбирал позицию для моего батальона? Стоит на башне замка поставить миномет или засесть снайперу — через полчаса от батальона останется пшик.

— Ну, батенька, — подражая комдиву, пропел майор, — мое дело прокукарекать, а там хоть не рассветай, — и он театрально развел руками. — Кстати, о рассвете. По всему, вам пора выступать, туда ходу два часа с гаком да на окапывание батальона прикиньте. Пора, пора, — наставительно сказал он, плечом толкая массивную дверь.

— Да, пора, — согласился комбат после ухода майора. Он подошел к Даше, накидывая портупею на парадный китель:

— А ты будь у рации, замок — это не уличные бои в Сталинграде, мы его быстро упакуем. Подумаешь, барон, мы тоже с усами, — подмигнул он.

Даша болезненно улыбнулась.

— Там полк, и сам же сказал про башни, у меня тревожное предчувствие…

— Ерунда! Как говорят наши казачки на Кубани: «Когда я есть — смерти нет, смерть придет — меня не будет», — и он, улыбнувшись агатовыми глазами, вышел.

Ранний рассвет был расплывчато нежен. По реке плыли, как обрывки рваных парусов, белые туманы.

— Комбат поднялся с двумя связистами на взгорок, оставляя след на росной траве, приник к биноклю:

— Сообщи: выкинули на главной башне белый флаг, сейчас пой…

Последнее, что он увидел, — это падающее на него огромное небо.

— Бонжур, месье, — с кровавой пеной вырвалось с посинелых губ.

А в кубанских садах буйно кипела сирень. Был четвертый день Победы.

Идущий в рассвет

Гений

Он родился ранним весенним утром, когда в лесу зазвенели птичьи голоса, а у большой пещеры собралось племя у костра. Позже пришла старая, как болотный мох, колдунья и долго смотрела на него, шепча какие-то только ей известные заклинания. Затем поворошила сучковатой палкой в догорающем костре и, уже уходя, прошипела: «Гений». Это слово, означающее «идущий в рассвет», и стало его именем.