Внук кавалергарда

Иван пьяно поморщился, но все же жену послушал, спрятал в потаенный кармашек кальсон:

— Ну, ладно, чаво там, мы поедем, — хлопая дверкой, бросил он Матрене. И «Волга», объезжая ямы, плавно за пылила в сторону райцентра.

Через день, под вечер, Матрена с сыном сидела и смотрела телевизор, втайне надеясь увидеть Ивана и Валюшу И вдруг дикторша сказала:

— Сейчас наш корреспондент представит выставку народного творчества, которая идет на манеже, участвуют в ней представители многих слоев населения, от мала до велика.

Тут переключили на манеж и стали показывать поделки народных умельцев: какие-то расписные сани, вышитые полотенца, точеные прялки, лапти, игрушки из соломы и в конце показали поделки Ивана. Молодой, но с глубокими залысинами корреспондент при этом говорил:

— Вы видите лепные работы самобытного художника Ивана Васильевича Кулика из деревни Тюрюшля; работы выполнены, как говорится, в больших душевных чувствах, с ноткой прочувствованной любви к лошадям и о которой он расскажет нам сам.

Иван в телевизоре был намного красивше, чем в повседневной жизни, это Матрена с удовольствием отметила сразу. Иван стоял возле большой казенной скульптуры лошади в простеньком костюмчике в полосочку и в помятой кепке и каким-то виноватым голосом отвечал корреспонденту:

— Дык я сызмальства, тятька с маманькой в поле уйдут, а я давай из грязи али глины лошадок лепить, весь изгваздуюсь, прям как чумаза, маманька возвернется и такую мне взбучку устроит…

Тут кадры с Иваном сменились, опять принялись показывать его работы, а потом переключились на другие новости.

Матрена в волнительных чувствах шомором сорвалась по соседям, успела крикнуть сыну, чтоб подогрел щи.

На восторженное оповещение Матрены про Ивана в телевизоре Илья, самый занозистый из всех чопорных соседей, съязвил:

— Иван в телявизоре — не иначе как к дожжу.

А Иван с Валюшей сидели на лавочке возле манежа, Валюта хрумкала печенье, Иван, успокоенный и до потолка довольный, табачил одну за одной «Приму», поминутно похлопывая себя по колену ладонью:

— Ну, дочушка, подфартило нам, матушка бы видела, ну и подфартило.

Подошел художник Цыбин с каким-то толстым мужиком, тоже в шляпе:

— Вот, — сказал Цыбин, — это и есть Иван Васильевич Кулик, автор понравившихся вам работ о конях. А это директор манежа, Сергей Петрович Королев, — официальным тоном представил толстого мужика Цыбин.

— Я думаю, мы с тобой договоримся, — сразу решительно попер Королев.

— Об чем это? — опешил Иван.

— Мы тут при ипподроме надумали музей лошади открыть, с чем кровно связано все наше спортивное хозяйство…

— Дык открывайте, — перебил тягомотину мужика Иван, — дело хорошее.

— Телись поживей, Сергей Петрович, — неожиданно встрял в разговор Цыбин, — работы он твои закупить хочет, — пояснил он Ивану.

— В общем так, даю коня-трехлетку, не скакуна, конечно, но работного коня с бричкой и тридцать тысяч поверх, ну как?

У Ивана волосы под фуражкой зашевелились, ладони вспотели, он начал было мямлить, но опять перебил Цыбин:

— Ну и скряга ты, Сергей Петрович, тридцать тысяч, да разве это цена этим чудо-конькам, человек над ними тридцать лет корпел, а ты тридцать тысяч.

— Сколько вы хотите? — снимая шляпу и обмахиваясь ею, сдавленно поинтересовался Королев.

— Пятьдесят и ни копейки меньше, — отчекрыжил Цыбин и подмигнул Ивану.

Иван испуганно затряс головой.

— Черт с вами, жулье, креста на вас нету, — вспылил Королев и, обиженный, пошагал в сторону ипподрома, где располагались конюшни, — ты коня не будешь выбирать? — уже отойдя, обернулся он миролюбиво к Ивану.

— Иди, — поторопил Цыбин растерявшегося Ивана, — и не забудь, с тебя стол за торги, — засмеялся в спину поспешавшего мужика.

От показанных коней у Ивана закружилась голова, он долго не мог никого выбрать, остановился на резвом коньке в яблоках, веселый конек, ох веселый, бойкий.

Потом, когда на следующее утро выехали с Валюшей домой, путь-то не близкий, Иван все не мог налюбоваться лошадью. Ход резвый, а какая стать. Игрушка, а не конь.

Валюша в новом сарафане, в новой косыночке сидела в передке бистарки, кукольно понукая лошадь, Иван сидел во хмелю, позади, возле холодильника и иностранного телевизора, и все никак не мог поверить, что все это его.

— И за что? — поминутно задавал себе один и тот же вопрос, — за то, что мне самому нравилось, и за это мне отвалили целое состояние — вот подфартило. Это, должно быть, какой-то хороший сон, в жизни же так не может быть.

— Валюш, — попросил он дочь, — к вечеру до райцентра доберемся, в СПТУ заедем, к Ваське.

Вдруг защемило сердце, в глазах помутилось, он сунул руку в карман, но валидола там не было, он остался в старом пиджачке, хотел сказать Валюшке, чтоб достала из старого пиджачка, но в глазах вдруг разом все померкло.

Хоронило его все село. Иван лежал в гробу — как прилег отдохнуть после трудов праведных, в костюме, в галстуке, а лицо светлое-светлое, как день ясный. Такое, как у человека, успевшего сделать все земные дела.

На памятнике написали: «Здесь покоится Кулик Иван Васильевич — художник».