Внук кавалергарда

— Ты будь поосторожней, Михайло Кузьмич, сообщили, что третьего дня бежал из мест заключения этот самый Воронов, или, как его теперь, Сопрыкин. А у тебя должок перед ним, наверняка, заглянет поквитаться.

Кузьмич наплевательски махнул рукой и гоношисто заявил:

— Мы тоже не лыком шиты. Не зазря мне в пятнадцатом годе сам генерал Ошкуров «Георгия» прицепил, не сплошаем, правда, Дон! — потрепал он собаку по спине. — Есть еще порох в пороховнице! Мы его враз упакуем, покажись токмо нам на глаза, и зараз ворон куренком станет.

— Ну смотри, Михайло Кузьмич, мое дело упредить, а там, как говорится, хоть петух не кукарекай. Его ищут, конечно, но людей у нас маловато, — виноватым голосом сказал участковый и, кивнув головой, открыл входную дверь.

— А при чем здесь петух? — после его ухода спросил удивленно Ерофеич и недоуменно пожал плечами.

И опять по опавшей листве застучали на лесных колдобинах колеса тарантаса. Вновь Никитка ехал в школу, и вновь впереди повозки бежал верный Дон, принюхиваясь к каждому кустику.

Голосом подавая знак, что путь открыт.

Война

Командир полка дальней авиации майор Егоров был сбит над лесами Смоленска в первые дни войны. Болтаясь на стропах парашюта, он видел, как «мессер» пулеметной очередью порезал спускающегося штурмана. И в ярости стиснул зубы: значит, стрелок погиб раньше, еще в машине. Он вспомнил, что пулемет замолчал в первые минуты боя.

От маленького городка к месту его приземления пылили две грузовые машины, набитые немецкими солдатами.

— Ну, вот и все, — решил он, доставая из кобуры пистолет. Ему вспомнилась его жена Мила и маленькая дочурка Настя. Он мысленно попрощался с ними, сказав Миле:

— Прости, что так получилось, но жизнь свою я продам дорого. Ты никогда, никому не скажешь, что я погиб, как трус.

Приземлившись и отцепив парашют, он залег за поваленной березой, кладя на ствол дерева две запасные обоймы и зовя яростным шепотом:

— Идемте, колбасники, кровно познакомимся, так кровно, что в аду будете вспоминать советского летчика.

Вдруг за его спиной залаяла собака, он ошалело обернулся и оцепенел. В трех шагах от него стояла огромная немецкая овчарка.

«Вот, суки, уже окружили», — судорожно подумал он, поднимая на собаку пистолет.

— Дяденька-летчик, дяденька-летчик, не стреляй, это мы. Испуганный шепот остановил его.

За кустами орешника стоял мальчишка лет десяти и страстно манил его рукой к себе.

Так майор Егоров попал в партизанский отряд имени Минина и Пожарского. Командир отряда Мотыльков, бывший председатель одноименного колхоза, оказался толковым мужиком. Он и поведал ему о случившемся.

— Как увидели мы, что твой самолет загорелся, а вы, двое, на парашютах выбросились, вот и кинулись мы вас искать, пока немцы не нашли. Да хорошо, что Никитка с Доном тебя раньше фрицев разыскали, иначе труба твое дело, благодари их, наших вездесущих разведчиков, что жизнь тебе спасли. А второго летчика убитым нашли.

Мотыльков, растроганный, вздохнул и подлил майору горячего чаю:

— Что ж, давай вместе бить фашистов, теперь уж на земле. Перебросить тебя на большую землю у меня нет возможности, да хотя и была бы, все одно: упросил бы остаться тут. Какая разница, где бить врага. У меня толкового начальника штаба к тому ж нет. Принимай должность, майор, думаю, не забыл, что это за должность нач-штаба, правда, у нас попроще будет, нежели в авиации, по-колхозному все, доступней.

Познакомившись поближе, председатель пригласил выйти на улицу. Схрон, или точнее блиндаж, построенный по-крестьянски добротно, с замашками на вечность, находился глубоко под землей.

Командир отряда, поднимаясь по крутым ступенькам, бубнил оправдывающе:

— Понимаешь, не умеют еще наши мастера блиндажи строить. Вот, построили какую-то нору, и теперь сиди в ней, как медведь в берлоге. Но в целом хорошо, даже очень ничего. Это и есть наш штаб, в нем и будешь ломать голову над тем, как сподручней и без потерь бить фашистов. Здесь же тебе и столовая, и спальня. На своей земле живем, как изгои, как кроты, — и он, досадливо сплюнув себе под ноги, толкнул замаскированную дверь.

Недалеко от штабной двери на перевернутом ведре сидел с обрезом за ремнем молодой горбоносый партизан и, закатив глаза, тоскливо пиликал на гармошке. Подле него стоял мальчишка с собакой, спаситель майора, с самозабвением и завистью слушая страдания горбоносого.

— Ты где должен быть, Зеленцов? — рявкнул на гармониста командир.

— Где, где? Туточки, — растерялся, поднимаясь с ведра, горбоносый гармонист.

— Ты должон быть в охране штаба, — грозя пальцем, по слогам, нравоучительно прокричал Мотыльков. — А ты мне тут вальсы играешь, обалдуй. Давай, строй отряд, и чтоб были все. Дело говорить буду, — и сбил свою фуражку на затылок.

Минут через пять построились, как попало, около ста человек. Одетые, как анархисты Гражданской, вооруженные, чем попало, вплоть до топоров за поясом, они выглядели кучкой оголтелых бродяг, но никак не лихими партизанами. Майор это отметил с первого взгляда.

Командир Мотыльков стоял впереди и хвастливо кричал партизанам: