Внук котриарха

Он попробовал привести их в некую систему – так всегда работать проще: в любой системе существуют внутренние законы, и их при некотором размышлении вполне можно понять. Или хотя бы уловить.

Итак. Все началось с внезапно сработавшей сигнализации. Причин не нашли. Дальше неизвестно как оказавшаяся на ступенях лестницы восковая фигура Петра. С раздавленным тараканом на ладони. Понятно, что кто-то ее туда принес. Зачем? С какой целью? Хотели украсть? Глупо, это невозможно. Намеревались воскресить легенду об оживающем императоре? Вопрос тот же: зачем? И – кто? И зачем таракан на руке? Откуда в Эрмитаже тараканы? Ни одна из видеокамер не показала ничего даже минимально подозрительного – пустые залы, аналогично – переходы и лестницы. (О том, что Пётр лично ему махнул с трона рукой, директор предпочел не вспоминать вообще, убедив себя, что это было не более чем нервной галлюцинацией.)

Следом за загадкой Петра шла тайна фигурки кошки Бастет из Египетского зала, найденная возле императора в коридоре. Почему именно Бастет? Как ее извлекли из закрытой стеклянной витрины? И куда делся скарабей, вмурованный в ее лоб на века?

Спешно вызванные хранители прочесали все коллекции, отчитавшись еще одним ЧП: из скифского собрания исчез кот.

Если в Эрмитаж все же… вопреки очевидному… проникли воры…

Странные воры, однако! Вся добыча – скарабей да скифский кот.

Чем могут быть связаны меж собой восковой Пётр, египетская кошка и скифский кот?

Голова молила о пощаде – грозила взорваться. Трезвонил мобильный, заглядывала в дверь встревоженная секретарша, из приемной слышались голоса подчиненных, давно ожидающих приема. Несколько раз просовывала голову главбух, стуча по наручным часам и тряся требующими подписи документами. Он не реагировал. А потом вдруг распахнулась дверь и буквально ворвалась художник-реставратор Галина. Он даже не успел удивиться, хотя страшно не терпел, когда кто-то врывался вот так, бесцеремонно. Откровенно поморщился, она не обратила внимания.

– Пропали кошки. Все до единой. Что-то должно случиться.

– Что, – не понял он, – какие кошки?

– Наши, эрмитажные. Дворовые. Подвальные. Элита. Все эрмики. Все.

– Что значит – пропали?

– То и значит. – Галя бухнулась в кресло – ноги не держали. – Во всем Эрмитаже нет больше ни одной кошки.

– Куда ж они делись? – директор никак не мог сообразить, о чем, собственно, речь.

– Вы меня не слышите? – тоскливо спросила Галя. – Кошки ПРОПАЛИ. Испарились. Исчезли. Аннигилировались. Растворились. Как вам еще объяснить?

– А как вы сами это объясняете? – директор растерялся. – Этого же не может быть?

– Не может, – кивнула Галя. – Но есть. Кошки всегда перед землетрясением из домов выбегают.

– Ерунда какая-то. – Дмитрий Борисович откровенно смешался. – Может быть, вы плохо искали? Причем тут землетрясение? Наша зона, насколько мне известно, не сейсмоопасна.

– Вы уверены? – теперь Галя смотрела на него с нескрываемым сожалением, как на упрямого недотепу. – А где тогда кошки?

– Откуда мне знать? – директор рассердился. – У меня кроме кошек дел… – чиркнул по шее ребром ладони, сметывая за плечо крыло белого шарфа. Увольте меня от своих глупостей, идите работать и не устраивайте панику.

– Хорошо, – Галя поднялась. – Я пойду. Только потом не говорите, что вас не предупреждали.

– Обещаю, – кивнул директор, подталкивая ее к двери.

Снова остался один. Налил стакан воды. Выпил. Присел за стол.

Теперь еще и кошки. Какое-то кошачье безумие: египетская кошка, скифский кот, дворовые…

Кажется, улавливается связь? Да! Во всех случаях фигурируют кошки. Египетская, скифский. Дворовые. Кошки.

Нет, оборвал сам себя. А Пётр? Тупик.

Кошки. В своих многочисленных странствиях по Востоку он, конечно, наслушался всяких мистических историй о кошках.

Вернул шарф на место, вытер им мокрый лоб. Схватился за мобильный, тут же отдернул руку, словно боялся обжечься. Подумал и все-таки стал набирать номер.

– Андрей Владимирович, доброго дня.

– Вот это да, – пророкотала трубка. – Не иначе в лесу что-то сдохло! Чтобы Сам Ларионов! И вдруг позвонил! Ну, излагайте, монсеньор, какие проблемы в лучшем музее мира?

– Да я, собственно, – Дмитрий Борисович заерзал, подбирая слова. – Думаю, что-то давно не общались, как там наш главный по землетрясениям поживает?

– Какие у нас землетрясения? – хохотнул телефон. – Финансирование опять срезали. Ты-то как в кризис выживаешь? Национальное достояние пока не распродаёшь? А то гляди, один твой Рембрандт – наше годовое финансирование.

– Надо подумать. – Ларионову, наконец, удалось попасть в шутливую волну беседы. – Предсказывать-то научились? А то Рембрандта загоним, а толку от вас все равно никакого.

– Увы, – трубка вздохнула. – Японцы все обещают хотя бы за полчаса предупреждать, но пока лишь обещают. А тебя это что вдруг заинтересовало?

– Да так, к слову пришлось. Повидаться бы надо как-нибудь.

– С удовольствием! Когда?

– Ну… Дай подумать. Амстердам, потом Лондон. Вот! Из Праги вернусь и – обязательно.

– То есть годика через два? – в трубке расхохотались.