Внук охотника

Из леса, ломая деревья и скрываясь за деревьями, двинулись три темных силуэта. Мичил не сразу их разглядел, но, когда они миновали густой лесок и вымахнули на склон, поросший редкими лиственницами, увидел — сохатые!

Впереди шла, выставив безрогую куцую голову с широко растопыренными ушами и словно выпучив большие круглые глаза, самка; она рысила длинными красивыми ногами; на ней лоснилась темно-серая шерсть. Рядом шатко, как будто спотыкаясь на каждом шагу, бежал тонконогий, не более годовалого жеребенка, лосенок. Позади шел огромный самец, который, словно показывая мощь своей холки, чуть нагибал громадную голову, увенчанную раскидисто-ветвистой порослью рогов. Он, делая саженьи шаги, бежал медленно, но не отставал от самки с детенышем.

Мичил мгновенно сбросил с плеча ружье, одним коротким движением выхватил из патронника дробовой заряд и заменил его жаканом; прогремел выстрел. Двое первых прибавили шагу и понеслись вверх по лиственничному склону, а могучий самец сделал огромный прыжок и бросился назад, за густолесье, высившееся островком впереди.

— Туй-се́![12] Какое мясо проморгали! — Опомнившийся Николай стаскивал с плеча ружье, но голова его застряла между ремнем и стволом, и он дергался всем телом, пытаясь освободиться.

— А может быть, и не проморгали? Что-то уж очень быстро затих сохатый. Посмотрим-ка, — Мичил бросился в густое мелколесье, на ходу перезаряжая ружье.

Николай, освободив голову и постояв, будто ничего не соображая, тоже затрусил следом, готовый от усталости, голода и волнений рухнуть и не встать.

За лесным островом, на высоком берегу речки, вытянувшись словно в прыжке, лежал огромный лось; его тело еще сотрясала мелкая дрожь. Из ноздрей и изо рта, из которого выпадал длинный бледный язык, шла кровь.

— Ок-се[13], тукаам! Прямо в сердце угодил. Какой охотник! — Николай восхищенно смотрел в лицо парня. — Какой охотник!

И, прислонив ружье к стволу дерева, сбросив на землю котомку, с быстротой и подвижностью, неведомо откуда взявшимися, засуетился возле лося.

— Вот наедимся! Вот наедимся! — приговаривал он, вытащив свой небольшой ножик и старательно натачивая его о камень-голыш.

«КАК ПОСТУПИТЬ С ТАКИМ БОГАТСТВОМ?»

Развели костер и, обставив его со всех сторон рожнами, принялись жарить мясо. Когда кончали сытный и неторопливый обед, время подходило ко второй дневной дойке.

Николай, насыщавшийся особенно основательно и от еды изрядно разомлевший, лежал возле костра и рассуждал.

— Богатство-то какое! Богатство. Иной семье до ползимы бы хватило мяса. А нам куда его девать? Я много не унесу. От силы полтора-два пуда. Да при такой погоде оно, не успеешь моргнуть, как испортится. Если здесь остаться да поугощаться как следует сохатиной? Ан вдруг эти разбойники нагрянут. Нет, угощаться тут долго нельзя.

Мичил сидел молчаливый. Повернувшись к костру спиной, он смотрел на бурливую широкую речку, горланившую внизу, под крутым обрывистым берегом. Вспоминая рассказы деда, не раз попадавшего в таежные переделки, он старался представить: а что бы сейчас предпринял этот многоопытный спокойный таежник? Кажется, Мичилу довольно ясно представилось, как бы поступил сейчас старый охотник, потому что он поднялся и спросил Николая:

— Ты можешь мне помочь кое в чем? Одному мне придется трудно.

— Ы-ы, зачем так спрашиваешь, тукаам? Да как же я тебе не помогу! Судьба послала тебя мне на счастье. Разве бы из этой глуши, куда увел меня Поликарп-бородатый, смог я один когда-нибудь выбраться? Да ни за что! Гнили бы мои косточки далеко от родных мест, и никому бы никогда не узнать, где нашел свой последний приют беспутный Николашка. Милый, я все сделаю, что ты скажешь. — Слезы умиления полились из его глаз. — Ты мне помог увидеть правду. Ты и дорогу к людям покажешь. О, я чувствую, что это сама судьба тебя мне послала.

— Ладно, Николай, ладно. — Мичил делал вид, что не замечает слез несчастного человека. — Надо бы, ты ведь это умеешь, освежевать сохатого. Голову, ноги и потроха придется оставить… Подбрось дровишек. Пожарь как можно больше мякоти. А я пока пойду к речке. Получится ли?.. Но буду что-нибудь придумывать.

Спустившись к самой воде, Мичил принялся таскать на отмель сухие бревешки, каждое длиной сажени в полторы-две. Весенним половодьем этого плавуна много разбросало по берегу. Затем принялся резать тонкий и длинный тальник, росший у воды, где скалы чуть отступали. Бревна положил в ряд: снизу две тонкие жерди и сверху тоже. Концы этих жердей, как зажимами, скрутил гибкими лозинами, из которых приготовил сигэ — тальниковую бечевку. Он видел, как сигэ делал дед. Берет прут, наступает на толстый конец ногой, а тонкий конец начинает сильно сучить в ладонях. Прут, не трескаясь и не ломаясь, становится похожим на веревку: вяжи его узлом, связывай с другим таким же прутом!

Соорудил Мичил плот на двух человек — примерно прикинул, чтобы он в два раза был больше, чем тот, с которого по весне рыбачил дед. И когда стягивал последнюю связку, спустился к нему Николай.