Внук Персея. Книга первая. Мой дедушка — Истребитель

Струйки дыма свились по-другому. Лик изменился, исполнившись жуткой, убийственной прелести. Локоны, обрамлявшие его, вились кублом милосских гадюк. Медуза Горгона, Грозная Владычица, дочь Форка и Кето, хозяев бури и пучины, сестра шестиглавой Сциллы, тетка одноглазого исполина Полифема; внучка Геи-Земли, племянница Реи, Матери Богов…

…чей взор обращал плоть в камень.

Метаморфозы длились. Змеи превратились в легкомысленные кудри, на щеках заиграли ямочки. Дрогнул в улыбке пухлый рот — женщина? Нет, юноша. Лишь взгляд остался прежним. Клубясь над холмом, в жертвенном дыму, как Зевс — в грозовой, беременной молниями туче, на путников смотрел Вакх-Дионис, сын Громовержца и Семелы-Фиванки, правнук войны и страсти[109]; внук Реи, Матери Богов, отправленный на восток за головой бабки…

…чей тирс превращал разум в ничто.

— …почему — Лерна?

— Там есть вход в Аид. Не думаю, что Гермий-Душеводитель явится проводить мою тень, умри я на берегу. Клятва есть клятва, и смерть ничего не меняет. Скитаться по земле безгласным призраком? Нет! Я сам, своей волей спущусь в подземное царство, и плюну в серую воду Леты. А если дойду до Тартара, то плюну и в черный исток Стикса! Когда в следующий раз Семье приспичит клясться, пусть в их клятвах сквозит привкус моего плевка…

Порыв ледяного, пахнущего кровью ветра отогнал дым прочь. Персей моргнул. Вершина была пуста. Не курился заброшенный алтарь, сгинули призраки. Лишь туман, цепляясь за сучья иссохшего можжевельника, медленно таял в воздухе; да мерцал на холме глаз циклопа — болотный огонек. Такие же огни мерцали на других холмах — циклопы сжимали кольцо.

И не было рядом жены, чтобы приказать им строить крепость.

Идущий впереди Дионис сменил облик. Юноша, каким он стал, до дрожи напоминал Кефала. Не зря, вспомнил Персей, внук при первой встрече принял фокидца за Косматого. Молодых людей отличал зыбкий налет женственности, от которого Дионис так и не смог избавиться.

Не смог — или не захотел?

Руки Косматого болтались плетями. Тирс, который он держал в правой, навершием волочился по земле. Шишка пинии дышала белым и янтарно-желтым. Впору было поверить, что тирс высекает из земли мед и молоко.

— …я — котел с безумием! Я киплю на огне, который не гаснет. Всякий, кто встанет рядом, будет ошпарен — враг, друг, возлюбленный… Меня таким создали! Замыслили и воплотили. Ты — оружие, и я — оружие! Но — счастливчик! — ты бьешь по своему выбору и разумению. А я бью, даже когда хочу обнять. И ты еще спрашиваешь, почему мне надоело жить? Почему меня пугает бессмертие?

— Спрашиваю.

— Скорее уж я должен спросить, почему тебе не надоело…

— И все-таки?

— Я надеялся, что, став богом, совладаю с проклятым даром. Я шел в боги, как ты идешь в битву. Без раздумий, без колебаний. Не боясь умыться кровью жертв. Узнаешь повадку? И вот я пришел. Я — бог. Прошлое изменилось. Я — бог! И вот я знаю: нет, не совладал. Котел по-прежнему на огне. Брызжет кипятком во все стороны. И это — до скончания веков? Прометей в цепях, Сизиф с камнем, Иксион на огненном колесе… Их мучения — блаженство рядом с моим!

Когда вокруг потянулись унылые вересковые пустоши, Персей ощутил чье-то присутствие. Звук шагов, скрип ремней, запах пота или благовоний; шелест одежд, отблеск металла — ничего этого не было. Лишь трещотка глупого дрозда, проснувшегося в ночи. И все же… Сын Златого Дождя обернулся: за ним следовали тени. Десятки; сотни.

Женщины.