Внук Персея. Книга вторая. Сын хромого Алкея

Задрав голову, он смотрел поверх старейшины. Пусть думают, что сын Алкея высокомерен. Пусть думают, что хотят. Взгляд птицей летел над стенами крепости — туда, где высились отроги могучего Айноса, сплошь заросшие черными елями. Вершину укрывала шапка облаков, сдвинутая набекрень. На юго-западе в шапке зияла прореха, являя взору блеск снегов. Говорят, там, среди льда и камней, стоит алтарь Зевса Айнесийского. Говорят, если алтарь погребен в облачном руне, золотом от солнца — Зевс спит, и видит добрый сон. Загадывай желание — сбудется.

Сына, улыбнулся Амфитрион. Хочу сына.

А лучше — двух.

Болел правый бок. Саднила ободранная скула. Колено распухло, вынуждая переносить вес на здоровую ногу. С каждым мгновением он узнавал о себе много нового. Криком кричали жилки и косточки, о которых Амфитрион тридцать три года и знать не знал. Мы тоже у тебя есть, напоминали они. Мы тоже умеем болеть. Знаешь, как здорово мы это умеем? Сыновья, вспомнил Амфитрион. Какие сыновья? Окажись Алкмена здесь, в его шатре, он не состряпал бы жене и хлипкую девчонку.

«Я хорошо дрался?»

«Лучше всех. Ты едва не убил меня…»

Старик отступил назад. Это было сигналом. Старцы вчерашнего Тафоса — сегодняшней Кефаллении — расступились с поспешностью, выдававшей их волнение. Из ворот навстречу Амфитриону шел Эвер, сын Птерелая, чудесным образом исцелившийся от удара копьем. Правую руку Эвер сжал в кулак. Меж пальцев сочился желтый, маслянистый блеск. Казалось, юноша несет волшебный плод, смяв его с небрежностью бога, и из мякоти течет нектар, дарующий жизнь вечную. Эвер подошел ближе, и Амфитрион понял, что никакой это не Эвер.

«Баба твой Эвер…» — буркнул Тритон из мглы былого.

Ага, согласился Амфитрион.

Старейшины пятились от девушки, одетой в белый, свадебный пеплос. Седые моряки, знавшие ярость бури и рев шторма, те, кто бился на залитых кровью палубах и, хохоча, жег прибрежные селения — они готовы были сбежать на край света, лишь бы не стать свидетелями встречи убийцы и дочери убитого. Панически, до дрожи в слабеющих коленях, они боялись оказаться рядом с хрупкой, осиротевшей девушкой, словно это грозило им смертью, немедленной и беспощадной. Дальше, еще дальше, под защиту стен, хруст камешков под сандалиями, и вот: лже-Эвер стоит перед Амфитрионом, а вокруг — ни души.

Лишь мертвец за спиной.

— Возьми, — Комето разжала пальцы.

На ладони лежал волос. Золотой волос. В памяти сверкнула шерсть Тевмесской лисицы. Да, похоже. Только этот — длиннее. И в нем нет рыжего огня костров. Скорее отблеск лунной дорожки на море.

— Зачем? — спросил Амфитрион.

— Это — удача моего отца.

Сошла с ума, понял сын Алкея. От горя.

— Возьми, — упорствовала Комето. — Возьми и женись на мне.

— Иди домой. Тебе здесь не место.

— Мое место — рядом с тобой. Возьми, я уговорю его стать твоим. Он чует нашу кровь, он послушается. Ты женишься на мне, и передашь его нашим детям. Ты будешь вечно благодарен мне за то, что я сделала. Только не убивай Эвера. Он слабый, у него перед грозой болит голова. Он никогда не решится отобрать у тебя волос.

— Иди домой, — повторил Амфитрион.

Ему чудилось, что он разговаривает с Алепо. Безразличие к окружающим, улыбка бассариды, счастливой своим безумием. Движение к намеченной цели — без сомнений и колебаний. Тевмесская лисица превратилась в камень, чтобы ожить в дочери Птерелая. Любимицу Диониса нельзя было догнать; от молодой тафийки нельзя было уйти. Странным образом она заслоняла весь мир, заступала все дороги. На миг Амфитрион прикрыл глаза, и увидел кострище, полное детских костей. Белый блеск в золе. Золотой блеск на ладони. Как сказал Птерелай? «В моих волосах тогда еще не блестело золото…»

— Что это? — он с ужасом смотрел на волос.

— Говорю же: удача моего отца. Дар Посейдона.

…солнечный луч путается в кудрях Крыла Народа. Вспыхивает тонкой нитью. Так горит дорожка на море, если смотреть издали, сквозь листву. Слезятся глаза. Хищное золото впивается в зрачки, чудо-лозой прорастает глубже. Дурманом клубится в мозгу, жесткими усиками дрожит в сердце, звенит в мускулах…

— Это неуязвимость, — смеется Комето. Девичий смех льдинками сыплется под ноги. Тает, струйкой убегает меж камней. — Это победа. Промахнувшееся копье. Стрела, убивающая других. Меч, лишенный силы. Ночью я забрала волос у отца. Я билась вместе с тобой — как могла. Ты сражался за меня против дяди. Помнишь? Я — за тебя против отца. Бери волос, и пойдем.