Внук Персея. Сын хромого Алкея

— Какой там Алкей! Он, когда про сына узнал, умом тронулся. Тут любой тронется! Считай, в Тиринфе — опять Сфенел. Ездит туда-сюда, два троноса одним седалищем греет. Толстый стал на радостях. Жрет, как не в себя…

— А что Алкей? — упорствовал Птерелай.

— Во дворе сидит, на солнце греется. Старик стариком. Молчит. Про еду забывает, пьет через силу. Жена его, будто сопляка, кормит…

— Жаль. Я думал, он крепче. Ты сына Алкеева видел?

— В Коринфе.

— Разговаривали?

— Было дело, — замялся кормчий.

Дело шло к повороту, одна мысль о котором бросала дядьку Локра в дрожь.

— Ты все ему передал? Ничего не напутал?

— Все передал. От твоего имени. И что ты берешься очистить изгнанника перед людьми и богами. И что готов дать ему пристанище на любой срок. И про дочку в жены…

Кормчий снова глянул на девку: не хватается ли за ножик? Нет, слушает. Даже мордой оттаяла. Небось, замуж хочется — аж горит! Он вспомнил Амфитриона — харчевня, чад, вонь прогорклого масла, и лицо напротив, тяжелое, каменное лицо человека, знающего, что судьба беспощадна. Никогда не встречал дядька Локр великого Персея, и хвала богам, что не встречал, а тут почудилось: встретил.

— Что сказал тебе сын Алкея?

— Поблагодарил.

— Что еще?

— Сказал, что убьет тебя. Непременно.

Все. Слово прозвучало. Дядька Локр зажмурился.

— Убьет? — спросила тьма. — В благодарность за добро?

— Клятву дал. Дяде-ванакту. Иначе, говорит, не будет мне покоя. И семьи не будет. И детей. Клятва, мол, такая.

— Когда ж это он клялся? Над могилой?

— Нет, живому. Сперва поклялся, а потом убил.

— Он передумает, — сказала тьма другим голосом: женским. — Отец, он…

— Эх, ты, — укорил дочь Птерелай. — Ты что, не слышала, как он клялся?

Комето долго молчала.

— Слышала, — наконец ответила она. — Ну и что?

Эписодий пятый

Если же славу ты устраняешь из жизни, подобно тому, как светильники убирают с пирушки, чтобы во мраке предаваться всяческим удовольствиям, тогда правилен твой совет «жить неприметно».

Плутарх Херонейский,

«Хорошо ли изречение: «Живи неприметно»?»

1

— Проклятый!

— Не говори глупостей, брат. Или хотя бы не повторяй их за другими.

— А ты разуй уши, брат. Твой сын — проклятый!

— А даже если так?

— И ты спокойно признаешь это?!

— Я не признаю. Я допускаю. И повторяю: что с того?

— О боги! Вы слышите его безумные речи?

— Берегись, брат мой. Стрелы проклятий бьют исподтишка. Никогда не знаешь заранее, в кого они угодят.

— Благодарю тебя, судьба, что у меня нет сыновей! На дочерей не ляжет черная тень Пелопсовой судьбы…

— И снова берегись, брат мой. Ты младший меж сыновей Персея. И жена твоя молода. У тебя еще может родиться сын. Как знать, не вспомнишь ли ты однажды о проклятии Пелопса…

— Мой сын будет властвовать над Микенами!

— Полагаешь, спинка троноса — надежная защита от судьбы?

Не найдя, что ответить, Сфенел, ванакт микенский, вскочил с кресла — и забегал по мегарону. Гнев переполнял его, гнев и бессилие. Так было всегда при разговорах со старшим братом. Хоть не езди в Тиринф! Алкей доводил Сфенела до бешенства, от которого щипало в носу, а на глаза наворачивались слезы. Нет, это очаг дымит. Надо изругать рабов-бездельников… С размаху Сфенел врезал кулаком по колонне. Боль отрезвила, вернула ясность рассудку.

— Начнем сначала, — предложил он. — Что тебя беспокоит?

— Три года мой сын шляется по Пелопоннесу…

Шляется, оценил Сфенел. В голосе брата звучала плохо скрываемая ярость. Брат раздражен сыном-изгнанником. Сперва так переживал, что чуть не превратился в вареную репу, а теперь глядите-ка! — ожил, велел доложить о странствиях любимца и, свесив руку с ложа, чертит на песке странные знаки. После суда, решившего судьбу убийцы, Алкей больше не вставал на ноги — хоть с костылем, хоть при помощи слуги. Первенец великого Персея сделался неимоверно тучен, заплыл жиром: дряблая гора плоти. К двум носильщикам добавили третьего — иначе силачи-номады срывали спины. Тут и у быка хребет треснет! Цена, какой Алкею давались будничные пустяки — например, опрятность — была, пожалуй, чрезмерной. Калека терпел, не отягощая близких жалобами. Лишь взгляд его день ото дня набирал бритвенной остроты, как если бы зрачки — клинки из бронзы — точили на оселке страданий. Временами Сфенелу казалось, что в недрах Алкеевой туши, вернувшись из царства мертвых, прячется отец, Убийца Горгоны. А взгляд брата — это блеск отцовского меча.

— Ну и пусть! — отмахнулся он. — Жив, и ладно.

— Было у отца три сына… — с непонятной насмешкой произнес Алкей. — Я лежу в Тиринфе. Ты сидишь в Микенах. Амфитрион меряет Остров Пелопса из конца в конец. От Пилоса до Трезен. От Коринфа до Спарты. Месяц за месяцем, год за годом. Амфитрион, убийца владыки Микен.

— Владыка Микен — я!