Внуковский лес

— Таким образом, подстроить эту аварию никто не мог, — строго посмотрел на меня Александр Трифонович. — Тем более спецслужбы. Мы бы о них знали.

Я кивнул. ЦК Компартии тогда действительно знал все.

Мы еще выпили по рюмке и разошлись.

— Хороший сосед, — сказал Лученок. — У меня с ним никаких конфликтов.

— Вероятно, он и с Машеровым не конфликтовал, — согласился я.

...Но самым загадочным жильцом первого коттеджа во Внукове была все же не баба Катя. Ее роль подруги первых лиц государства закончилась с развалом СССР. В последние годы она мирно собирала в нашем лесу подберезовики, причем получалось это у нее весьма неплохо.

— Вы когда-нибудь видели во Внукове Карелина? — как-то спросил я Вячеслава Иванченко.

— Нет, — покачал он головой. — Иногда дочка с внуком живут.

Это я и сам знал. Внук Сашка устраивал в своем коттедже представления, за которые пытался содрать с внуковских жильцов деньги. Но писатели народ тертый. Смотреть они соглашались, платить отказывались.

Так вот, Карелина во Внукове я не видел ни разу. Впрочем, вторым таким же писателем-фантомом был и Овидий Горчаков из четвертого коттеджа. Но к Горчакову претензий было все-таки меньше. В его квартире постоянно жили жена Олеся и внучки Катя и Соня. У нас их звали Катисонами, по аналогии с патиссонами. Причем внучки обещали стать хорошенькими особами, что впоследствии и случилось.

— Так мы тезки? — подошел я к Олесе в буфете.

— Нет, — засмеялась она.

— Но ведь Олеся.

— На самом деле я Аэлла, а Олесей стала под старость.

— Красивое имя, — отчего-то смутился я.

— Родители наградили, — вздохнула Олеся. — Но очень долго приходится объяснять, что такое Аэлла.

— И что это?

— Наверное, что-то вроде Аэлиты.

— Н-да, с именами иногда бывает, — согласился я.

Олеся мне нравилась. В принципе почти у всех внуковских писателей жены были красавицы, даже у Стекловского. Но Олеся и на их фоне выделялась умом, тактом и живостью.

А вот со Стекловским, жившим прямо подо мной, все было не так просто. Да, его Лида была хороша, но сам Игорь Иванович чаще всего оказывался несносен.

Чуть ли не в первую же ночь во Внукове меня разбудил громкий стук в дверь.

— Что-то случилось, — сказал я жене и пошел открывать.

На пороге стоял Стекловский.

— Алесь, я хочу прочитать вам стихи, которые только что написал! — заявил он.

— А который час?

Спросонья я ничего не понимал.

— Около четырех, но это неважно. Слушайте!

— Я стихи на слух не воспринимаю! — остановил я его. — Вы можете показать мне напечатанный текст?

— Хорошо, сейчас принесу.

Стекловский исчез.

— Он всегда читает стихи соседям в четыре утра? — спросил я Алену.

— Наверное, только новеньким. Искандеров он ведь не будил?

— Нет.

Мы залезли в постель, но сон уже не шел.

— Скорее всего, дело в том, что мы земляки, — сказал я. — Землякам многое позволяется.

— Ты с ним и пить будешь?! — ужаснулась жена.

— Нет, пить — это слишком, — пробормотал я. — Да и не похож он на пьющего.

Около пяти утра в дверь снова забарабанили.

— Кошмар! — укрылась одеялом с головой Алена.

Я открыл дверь. Игорь Иванович сунул мне в руки листок.

— Сейчас можете прочитать? — спросил он.

— Сейчас не могу, — сказал я. — Надо осмыслить.

— Звонить лучше после обеда! — крикнул мне вдогонку Стекловский. — До обеда я сплю.

— Он много пишет? — сел я рядом с женой.

— По-моему, не очень, — высунула она голову из-под одеяла. — Поэтов не поймешь, когда они пишут и зачем.

— И как с ним Лида живет...

— Ночевать она уезжает в Москву.

— Откуда ты знаешь?

— Люда Иванченко сказала.

Это было похоже на правду. Даже жена Достоевского не стала бы слушать написанное мужем в четыре утра. Не говоря уж о Софье Андреевне Толстой.

— Теперь ты видишь, что за писатель тебе достался? — спросил я Алену. — Цены мне нету.

Мы обнялись и уснули.

Но вскоре я привык и к Стекловскому. Мы подолгу обсуждали с ним особенности рыбалки на северных реках и сбора грибов в окрестных лесах. Во втором случае знания Стекловского были чисто теоретические, и тем не менее последнее слово всегда оставалось за ним.

В третьем коттедже, кроме Жоры и Старшины, жили прозаики Шундик и Антропов, переводчик Хелемский и детский писатель Шим. Впрочем, Шим проходил скорее по ведомству Георгия Маркова, председателя Союза писателей СССР. Очень скоро коллеги рассказали мне, что Эдуард Шим писал сценарии по творениям Маркова — отсюда, мол, и дача, и поездки, и прочие милости.

— Но дачу и мне дали, — сказал я.

— Ты — исключение, — объяснил мне Иванченко. — Я тебя и в ревизионную комиссию взял, потому что молодой. Для галочки нужен. Да и проголосуешь как надо.

Я молча согласился с ним.

— А Эдик немец, — продолжал ревизор. — Настоящая его фамилия Шмидт.

Эта фамилия была мне знакома. В Речице одним из моих одноклассников был Юра Шмидт. Изредка его поколачивали за немецкое происхождение, хотя парень он был на редкость воспитанный и смышленый.

— Шмидты исполнительные, — сказал я.

— Так ведь немцы! — поднял вверх указательный палец Иванченко. — На самом деле Эдик столяр. Да и агроном хороший. Видал, какой у него огород?