Внутренняя красота

Джованни расслабил кружева. Его рука повисла над ее грудью. От предвкушения у нее напряглись соски. Когда он склонился над ней, она заметила, что волосы на его затылке завиваются по кругу. От них обоих исходил жар. Ее тело пылало. По спине заструился пот.

— Затем… когда мы начнем писать… тогда мы… — заговорил Джованни, вставая.

От разочарования Кресси потеряла власть над собой. Стянула корсет, открыв шею до того места, где закончился ряд пуговиц, и обнажила грудь.

— Вы это имели в виду?

Джованни продолжал смотреть. На фоне белой мужской рубашки соски выглядели намного темнее. Раньше Кресси почти не обращала на них никакого внимания. Ей показалось, гак она смотрится вызывающе развязной. Она опустила ладонь на грудь, чуть обхватила ее и вздрогнула, когда пальцы слегка задели набухший сосок. У Джованни потемнело в глазах. Он несколько раз с трудом сглотнул. Страсть и экстаз слились воедино.

— Что скажете, Джованни?

— Мне кажется… — он одарил Кресси мрачной улыбкой, увидев которую Кресси почувствовала себя так, будто ее выворачивают наизнанку, — мне кажется, — повторил он, — вы отлично поняли, о чем я говорил, леди Крессида. Я надеюсь, вы сможете усидеть в этой позе.

Кресси не могла решить, радоваться ей или печалиться, когда он снова скрылся за мольбертом и начал делать набросок. На этот раз художник обошелся без координатной сетки, движения его руки казались свободнее, но он был более сосредоточен, чем прежде, пока рисовал. Что-то бормотал, перечеркивал уже нарисованное, срывал один за другим листы бумаги с рисовальной доски и бросал их на пол.

Казалось, прошел целый день. Возможно, прошло не больше часа, когда Джованни поднял голову и улыбнулся, как победитель.

— У меня получилось.

Сосок Кресси онемел от холода. К этому моменту она уже больше ничего не чувствовала. Думала лишь о том, как размяться, пока мышцы окончательно не одеревенели, и накрыться чем-нибудь.

— Можно взглянуть?

Она думала, он не согласится, но он поманил ее к себе. Он вел себя иначе, чем во время работы над первым портретом.

— Ну как? — с нетерпением спросил он.

— Неужели вы нуждаетесь в моем мнении?

— Кресси, для меня оно важно.

— Джованни, это блестяще. — Кресси широко улыбалась, глядя на свое изображение, выполненное карандашом грубыми штрихами. Отлично схвачено. Тут не было точно выверенной симметрии, заметной в первом портрете, хотя Кресси убедилась, что повороты лица и тела тщательно выбраны. Однако больше всего ей понравилось, что изображение соткано из противоречий. Женщина в мужском наряде. Чисто мужская поза и женская грудь. Лицо серьезное и в то же время озорное. Общее впечатление отдавало неуловимым сладострастием, хотя она не могла определить, как это получилось. Кресси дерзко и уверенно глядела из полотна. Это была она, но такой себя еще не видела. — Однако я в полном недоумении. Даже не знаю, что сказать.

— Вы все сказали точно. — Джованни улыбнулся, чувствуя глубокое удовлетворение. — Ваше изображение сбивает с толку. Волнует. Оно не упорядочено. В нем есть и то и другое.

— Это не… Я хочу сказать, что существуют некоторые правила, но мне кажется, вы сознательно нарушили многие из них.

— Бедная Кресси, что ваша теория скажет об этой картине?

— На этот вопрос у меня действительно нет ответа.

— Вечером я подготовлю полотно. Завтра уже можно будет писать масляными красками. А на сегодня достаточно. Вы, наверное, устали.

— Не я все утро бегала с четырьмя буйными мальчишками. Вы, должно быть, совсем измотались.

Джованни покачал головой:

— По правде говоря, мне это понравилось. Я уже забыл, как здорово чувствовать себя молодым и беззаботным. Завидую искренности мальчиков.

— Наблюдая за вами целый день, я поняла хотя бы одно, к чему стремилась, пока нахожусь здесь. Я полюбила мальчиков таковыми, какие они есть, а не потому, что они мои братья. — Кресси взяла накидку и стала разглаживать складки. — Сейчас мне пора идти и написать Корделии. Я обещала Белле отправить сестре письмо, но, признаюсь, все время откладывала это.

— Почему?

— Моя тетя София писала… О! Это так запутанно. Вам незачем знать об этом.

— Садитесь. Расскажите все. Я хочу знать. Корделия — та сестра, которая сейчас в Лондоне, так?

Джованни взял у нее накидку, положил на египетское кресло. Он повел Кресси к окну, где поставил довольно невзрачный шезлонг, на котором отдыхал, когда устраивал перерывы в работе.

— Я весь превратился в слух, как вы, англичане, странно выражаетесь, — сказал он.

Кресси обрадовалась возможности высказать свои подозрения, а также от души посмеяться, ибо Корделии действительно не хватало рассудительности, та спешила, совершала необдуманные поступки, часто проявляла эгоизм, но оставалась веселой собеседницей. Умела вести себя так, что на нее никто слишком долго не держал обиды. Однако некоторые ее подвиги были очень забавны.

— Не могу понять, к чему ей следить за тем, как двое мужчин колотят друг друга кулаками, — закончила свой рассказ Кресси. — Надо придумать, как заставить сестру слушаться тетю, пока еще не поздно, хотя понятия не имею, как этого добиться.