Внутренняя война (СИ)

В течение восьми месяцев, предшествовавших съемке, Пакс старательно восстанавливал душевный покой. Он решил оставить прежнюю квартиру и переехать в район Отойской заставы. Его квартал стал ему невыносим, все напоминало о нападении, и потом, переезд спутает следы: исчезнет связь между Паксом Монье и Алексисом Винклером. В документах следствия, так же как и на его почтовом ящике, значилось только его настоящее имя — Эмиль Моро, настолько заурядное, что он счел в свое время нужным взять актерский псевдоним. Он выбрал девичью фамилию матери — Монье, с ее строгим классическим звучанием, и усилил необычным именем Пакс («мир» по-латыни) — задолго до того, как Анджелина Джоли присвоила его собственному сыну. Он хотел себе имя уникальное, стильное, со славными корнями, чтобы выстроить под него жизнь, даже и не став известным актером… И вот пожалуйста: его отобрала кинозвезда, которая и так все имеет.

Он снял скромную двухкомнатную квартиру в приличном доме, где жили в основном частные владельцы и съемщики, их бесконечные хождения взад-вперед действовали на него успокаивающе. Пакс жил одиноко. Едва вернувшись домой, включал телевизор на спортивный канал, и однообразный звуковой фон вполне заменял человеческое присутствие. Он избегал новостных передач, которые постоянно возвращали его к собственной истории — рассказами о каком-нибудь преступлении, насильственной смерти, агрессивной выходке. Он часто выпивал, но знал меру (нельзя пустить жизнь под откос именно тогда, когда вроде налаживается карьера), он пытался заглушить неудобные мысли. Но почти каждый день он думал о том избиении. Пакс уже не боялся за себя, в конце концов он поверил, что шанс столкнуться с нападавшим очень мал, но ум постоянно возвращался к Алексису Винклеру. Он представлял, как тот стоит перед яростным зверем, представлял его жуткий ужас, отчаянную борьбу, потом спрашивал себя: неужели мальчик изуродован на всю жизнь, стал инвалидом? Может быть, восстановится? Но как можно оправиться после такого потрясения? Юноша — почти ровесник его дочери. Наверняка он никогда не сталкивался с жестокостью и не был готов дать отпор. (На самом деле Пакс ничего не знал и близко не догадывался о том, что пережил Алексис Винклер во время нападения, — он просто проговаривал какие-то общие мысли, надерганные из прессы.) Время размывало его ложные конструкции и ставило перед лицом удручающей истины: он не тот, кто в ситуации цейтнота решил, что сосед въезжает в верхнюю квартиру, он — трус, слабак и эгоист. Ему было страшно и стыдно за то, что он сбежал, вместо того чтобы действовать, что исказил и скрыл реальные события.

Он цеплялся за перспективу съемок, как моряк с затонувшего корабля высматривает далекий берег. Мрачный и трезвый герой, которого ему выпало изображать, стал относительным утешением. В этой роли он нашел альтер эго, хотя она считалась настолько незначительной, что сценаристы даже не дали персонажу имя: в тексте он обозначался только как «бармен». Пакс так часто репетировал свои пять реплик, что иногда они срывались у него с языка во время работы с Элизабет или за ужином с дочерью.

— Предают только свои…

— Папа, у тебя проблема?

— Никаких проблем! Извини, милая, я машинально.

— Вот это меня и беспокоит.

Кассандра была очень привязана к отцу, несмотря на его регулярные проповеди на морально-этические темы, а также попытки склонить к другим планам на будущее (он все не мог смириться с тем, что девочка из артистической среды, его дочь — и выбрала коммерческую школу). Эта неразрывная связь сформировалась еще в раннем детстве, когда она каждое утро, сидя у него на шее, прибывала в садик. Он поправлял на ней шапочку и завязывал шарф, заботился, чтобы не простудилась, проверял, взяла ли она тетрадки и пенал, приглаживал волосы перед входом в школу и стоял, пока учительница или директриса не отошлет домой. Если не было съемок или репетиций, то он же и встречал ее у решетки школы около четырех часов дня и протягивал ей полдник. Часто он был единственным мужчиной в толпе мамаш и нянь. Кто-то из них — поклонницы сериала, в котором он играл заглавную роль, — периодически просили сфотографироваться с ним, остальные смотрели равнодушно и чуть презрительно, не желая иметь дело с тем, чье лицо мелькало на обложках журналов про звезд. Когда девочка улавливала такие взгляды, она начинала прыгать и дурачиться, переключая его внимание на себя. Она интуитивно чувствовала возможную обиду и вставала на ее пути мягким щитом, точно как во время супружеских ссор.