Внутренняя война

А потом как-то его друг с того же театрального курса заметил, что отзыв преподавателя мог и не быть комплиментом: тот славился сарказмом и любовью к тонким издевкам. Такой удар мог сбить Пакса с ног, но он выстоял, и только с дружбой было покончено. Разве настоящий друг позволит себе подобный намек? Разве настоящий друг усомнится в таланте того, кого он будто бы любит? И даже если есть сомнения, настоящий друг держал бы их при себе, понимая, что такие мысли глубоко обидны. По иронии сцена, о которой шла речь, была отрывком из мольеровского «Мизантропа». Пакс не без лихости парировал другим пассажем из той же пьесы, глядя прямо в глаза коварному однокурснику:

Я — друг вам? Вот еще!.. Скажу без дальних слов:
Я с вами до сих пор действительно был дружен,
Но, знайте, больше мне подобный друг не нужен.
Повязка спала с глаз: я вас узнал вполне;
В испорченных сердцах не нужно места мне.[1]

Укол не только не остановил его, а даже подстегнул.

Всего этого Пакс не сознает, и он бы расстроился, поняв, что принял такое важное решение из самолюбия. Однако еще и теперь ему случается набрать в поисковике имя того «друга», чтобы убедиться, что тот полностью исчез с радаров (пережив час славы лет двадцать назад, после съемок в одной музыкальной комедии), что в актерском плане он умер и труп не подает признаков жизни. Пакс никогда не умел вытравлять из памяти прошлое. Он часто мысленно возвращается к юности и упрекает себя в слепоте: не понимал, как важны репутация, связи, забота о карьере. Он не сумел взлететь над стенами собственной темницы. Он не выбирал полезные знакомства, благодаря которым другие — и не всегда более талантливые — мелькали на страницах гламурной прессы и становились заметным явлением на кинематографическом горизонте. Он брал роли, которые предлагали, соглашался безропотно, потому что нуждался в деньгах, потому что лестно, когда зовут, и всякий опыт — полезен. Он снимался в заурядных картинах и играл хуже, забывая, что именно роль помогает таланту раскрыться, а не талант актера вытягивает плохую роль, что карьера требует хрупкого сочетания уникальности, качества и разборчивости. Вследствие всего этого профессионалы наклеили на него этикетку актера непримечательного, и престижные актерские агентства высокомерно отвергали его карточку: Пакс Монье? Спасибо, этот не подойдет. Измышление давешнего «друга» оказалось пророческим.

Но Пакс хотя бы редко сидел без работы. Свое дело он знает неплохо, и его привлекательность, не яркая, не опасная, пользуется успехом на телевидении: малый экран любит предлагать привычные лица и характеры, чуть облагороженные обстоятельствами, — телезритель легко отождествляет их с собой. Даже его не совсем обычный голос принес ему много работы в дубляже, и если случалось ему выть от досады и злости, узнав, что его имя с ходу отвергают при подготовке масштабных проектов, если и сомневался он, что когда-нибудь достигнет признания и славы, то хотя бы не ведал тревожного ожидания конца месяца, не затягивал пояс туже. Его уровень жизни пережил лишь одно легкое колебание, когда успешный телесериал, в котором он исполнял одну из своих первых ролей, после тринадцати сезонов вдруг прекратился, — но как раз тогда Элизабет пригласила его в компанию «Театрико».

Так что какая тут нестабильность? Разве что эмоциональная. В смысле техническом, практическом, в плане занятости и финансов — нет.

Только стоит ли разоблачать миф. Он кривит душой.

— Нестабильность? Что ж, это действительно проблема. Все знают, что искусство требует жертв, но и вознаграждает за них соответственно. Мы, актеры, параллельно проживаем яркие жизни своих героев, приобщаемся к великим характерам и страстям!

Пакс переходит к фильму «Don't». С начала беседы он лихорадочно ждал случая заговорить про эту съемку, произнести наконец имена, волнующие сердца двух или трех поколений зрителей. Он знает, что перед ним — не поклонница кинозвезды, не страстный кинозритель, но констатирует, что Эми с интересом открывает для себя непривычную область жизни. Он замечает, как меняется ее поза, расслабляются плечи, чуть склоняется вниз лицо. Если бы он лучше знал эту молодую женщину (но знает ли кто-то ее по-настоящему?), он понял бы причины и важность этого интереса. Эми Шимизу сняла засов и отворила тяжелую железную дверь, больше года остававшуюся наглухо закрытой. Приоткрывается все ее существо, а Пакс в воодушевлении рассказывает дальше, описывает вспышки и непредсказуемость Свеберга и затем — благородство, тонкость, блеск Мэтью, описывает их «взаимопонимание» и превозносит мудрость актера, по памяти цитируя: «If happiness is what you’re after, then you’re going to be let down frequently and being unhappy much of your time. Joy, though, is something else».[2]