Внутренняя война

На самом деле Пакс — участник более обширной сделки, в которой он — только небольшой пункт. Его агент представляет также двух главных актеров фильма, он сумел договориться с директрисой по кастингу, которая параллельно работает на другом проекте и тоже рассчитывает на его помощь. Вместе они передвинули пару пешек на шахматной доске, и меньше чем за минуту комбинация сложилась.

Конкретные детали не важны: каждый знает, как функционирует система, и в результате не останется внакладе. Пакс сделал вид, что верит Гаспару, — о да, тот добился этой встречи ценой огромных усилий. Ему прекрасно известно, что реальность иная, что Свеберг не освободил специально для него четверть часа в своем загруженном расписании, а наоборот, заполнил встречей пустующую клетку в дневнике. Он понимает, как узко открывшееся окно возможностей, но с учетом маячащей на горизонте цели — оно огромно. И потому еще ускоряет шаг: Гаспар сказал прийти на встречу в костюме — так Свеберг сразу «увидит» его героя, настаивал Гаспар, это может сыграть решающую роль! И потому, повесив трубку, Пакс сразу прикинул маршрут от офиса «Театрико» до собственной квартиры (двадцать пять минут), где он натянет рубашку, пиджак и брюки, повяжет галстук (пять минут), и потом от дома до бара отеля «Лютеция» (еще двадцать пять минут).

Есть даже небольшой запас времени. «Чтобы компенсировать задержку поезда метро из-за нарушения графика, например… но не серьезный сбой с отключением энергии… и уж никак не аварию или падение пассажира на рельсы», — думает он и сам удивляется ходу своих мыслей и сердится на себя за такой цинизм, — это на него не похоже, он расчетлив и тщеславен, но циником не был никогда. Это, кстати, тема его регулярных размолвок с дочерью: она высмеивает его политкорректность, он упрекает ее в прагматичности и отсутствии идеалов, то есть как раз в цинизме. Кассандра оправдывается тем, что теперешний мир более жесткий и закрытый, чем был у предыдущего поколения, и даже атакует: сочувствие и взвешенность поступков легче даются тем, кто успел вдоволь покуролесить в молодости, — но в конце неизменно сдается перед мастерской аргументацией отца: риторика, прочно усвоенная за годы работы в театре, дает ему несправедливую фору.

Пакс гонит прочь несвоевременные мысли. Он выходит из метро, сверяет время по часам. Снова поражается контрасту между недавним оживлением на площади Бастилии и тем спокойствием, что царит в районе его дома, где улицы носят уютные сельские имена Надежды, Фортуны, Орхидей, но застроены скучными серыми коттеджами. Мозг на секунду фиксируется на окружающей тишине, подпитывается ею, пытается продлить мгновение, как олимпийский бегун, который замирает, собирается с силами перед попыткой взять мировой рекорд на глазах у замерших зрителей.

Через тридцать пять минут Пакс и сам встретит главное испытание своей жизни. Внезапно он осознает, насколько удобнее было жить с заурядным списком ролей. До сегодняшнего дня низкий потолок карьеры можно было списать на несправедливость системы, нерадивость агента. И представляться эдаким нераскрытым гением. Сколько раз ему доводилось говорить слова: «Эх, если б только мне дали шанс показать, на что я способен». Ну вот он и выпал, этот шанс. Лежит на серебряном подносе. Его позвали на пробы не в какое-то авторское кино и не в очередную комедию, его пригласил сниматься Питер Свеберг. И теперь перед ним только два варианта: пан или пропал. Либо он докажет, что талантлив, либо подтвердит, что все правильно и поделом ничего выдающегося ему не предлагали.

Металлическое карканье вороны возвращает его на землю. Он спохватывается, нащупывает в кармане связку ключей; перепрыгивая через ступеньки, взлетает по лестнице, мысленно проговаривая очередность действий: холодное полотенце — на лицо, чтобы освежиться; туалетная вода, чтобы скрыть запах пота; костюм, рубашка, галстук.