Внутренний кот

И это марево, эту магическую среду стирают бульдозеры. Нет больше зеленых олешек в Форест-парке. Ангелы покидают альковы повсюду, среда, в которой могут существовать единороги, йети и зеленые олени, истончается, как дождевые леса и твари земные, которые в них живут и дышат. По мере того, как валятся деревья, чтобы уступить место мотелям, «хилтонам» и «макдоналдсам», умирает сама магическая вселенная.

В 1982 году я поселился в каменном фермерском доме в пяти милях от Лоуренса. Дом осовременили, оснастив ванной, газовым обогревателем и кондиционером. Современно и удобно. Была долгая, холодная зима. Когда наступила весна, я иногда улавливал мельком серую кошачью тень и начал выставлять еду, которая исчезала, но я так и не смог подобраться к серому зверьку.

Впервые я ясно увидел Руски некоторое время спустя. Я возвращался с Биллом Ричем из амбара, куда мы ходили пострелять, и Билл указал куда-то.

– Смотри, совсем молодой кот.

Гибкая, серая, но показавшаяся почти пурпурной тень метнулась с задней веранды. Ему было месяцев шесть, серо-голубой кот с зелеными глазами… Руски.

Был апрельский вечер, незадолго до темноты. Я вышел на заднюю веранду. На дальнем ее конце сидел первый серый кот, а рядом с ним – большой белый, которого я никогда не видел раньше. Так вот, белый кот подошел ко мне, стал тереться о стол – медленно, нерешительно. Наконец он перевернулся на спину у моих ног, замурчал. Очевидно, серый привел его, чтобы завязать знакомство.

Я решил, что белый слишком навязчив, и не пустил его в дом. Однако на третий вечер он вернулся, и тогда я его впустил.

3 мая 1982 года. Белый кот свел бы меня с ума, если бы мне пришлось жить с ним в одной квартире, где он путался бы у меня под ногами, терся об меня, катался передо мной на спине, прыгал на стол, чтобы бить лапой по клавишам пишущей машинки. Он на телевизоре, он на разделочной доске, он в раковине, он трогает телефон.

Прислоняюсь со стаканом к буфету. Я думал, он на улице, как вдруг он запрыгивает на раковину и лезет мордой мне в лицо. Наконец я выставляю его вон и закрываю дверь… Как арапчонка, который знает, что нашалил, что рано или поздно ты его выставишь. Он уходит без суматохи, растворяется среди сгущающихся сумерек переулка и – фрр! – уже исчез, оставив меня со смутным сознанием вины.

Не помню точно, когда Руски впервые переступил порог моего дома. Помню, я сидел в кресле у камина, дверь была открыта, он тут видел меня с пятидесяти ярдов, прибежал и с мявом, какого я никогда прежде не слышал ни от одной кошки, запрыгнул мне на колени, стал ласкаться и мурчать, трогать лапками меня за лицо, рассказывая, как хочет быть моим котом.

Но я его не расслышал.

В Стоун-хаусе, как я назвал мою ферму, родились трое котят. Матерью была маленькая черно-белая кошка. Отцом – по всей очевидности, большой белый. Один котенок был альбиносом. Остальные двое – по большей части белые, если не считать хвостов и лап, которые были буро-черными. Большой серый кот приглядывал за котятами, как за собственными. Он был серым, как Руски, только с белой грудкой и животом. Я назвал его Горацио. Он был благородным, мужественным котом и характер имел сильный и нежный.

Руски мелких кошек ненавидел. Это ведь он был тут милым маленьким котиком, а они – вторженцы. Единственный раз я шлепнул Руски за то, что он напал на одного из котят, и я видел, как мать выгоняла его из амбара, когда там были котята. А еще Руски до ужаса боялся Горацио. Однажды вечером на задней веранде Горацио подошел к Руски. (Тогда он еще не был Руски. Я еще не знал, что эта порода называется русская голубая. Я звал его Дымок.) Он подошел небрежно, но решительно, и напрыгнул на Дымка, который улизнул под стол.

Я не раз замечал, что в кошачьих драках нападающий почти всегда выходит победителем. Если коту в драке достается, он, не мешкая, сбежит, а вот пес может драться до дурацкой собачьей смерти. Как говорил мой старый инструктор по джиу-джитсу: «Если прием не удался, лучше бежать».