Внутренний враг

– Поступило донесение, что ты призывал к разрушению СССР. Это правда?

Степан сорвал фуражку с головы, прижал к груди.

– Товарищ начальник, меня оболгали, я не виноват, – прохныкал Миша и снова надел фуражку.

– Ты, гад, Родину продал. Со спецслужбами каких иностранных государств состоишь в контакте?

Комкая фуражку, Миша взмолился:

– Товарищ начальник, пожалейте, у меня жена, дочка в школу пошла.

Надел фуражку.

– От жены у нас донесение есть. Она тебя давно раскусила и обо всем честно нам написала. Об анекдотиках твоих поганых, о тлетворном влиянии на дочь.

– Что вы, товарищ начальник! Как можно!

– Ты враг, замаскировавшийся под честного гражданина. Призывал к свержению власти?

Степан ударил Мишу в подбородок. Миша упал на колени перед зеркалом, стал гладить зеркало, скрести ногтями.

– Товарищ начальник…

Еще удар.

– Я просто сказал, что у каждого человека свой внутренний закон…

Кулаком в скулу.

– Власть у нас одна!

В глаз.

– Власть рабочих…

По носу.

– …и крестьян!

– А-а-а-а!!! – кричал Миша, пуская слюни.

– А-а-а-а!!! – ревел Степан.

Он стоял на коленях, тяжело дыша. Глаз саднило, губа вздулась. Из зеркала на Степана смотрел Степан Васильевич – фотография висела на противоположной стене. Блестящая латунная крышка урны поблескивала с буфета.

Посмеиваясь над собой, Степан поднялся на ноги, умылся и полез в холодильник за едой. Достал ветчину, черный хлеб, два сорта сыра, откупорил бутылку красного вина. Отрезал кусок хлеба. Отрезал ветчины и сыру. Налил вина в бокал. Поднес бокал ко рту.

Задумался. Отставил бокал. Отложил бутерброд. Собрал со стола всю еду и спрятал в холодильник. Перелил вино из бокала обратно в бутылку. На столе остался только кусок черного хлеба. Подержал хлеб в руках. Приложил к носу. Вдохнул. Откусил маленький кусочек и стал жевать – медленно, разминая языком крошки.

Вечером вернулась Катя.

– Ого, как ты нарядился! Вживаешься в образ? А с глазом что? С губой?

– Ударился, ты же меня знаешь, дальнозоркость, вижу только то, что вдали.

Сели за стол.

– Дожидайся, пока чайник сам выключится! – разозлился Степан на Катю, когда она в очередной раз схватила чайник, прежде чем он отключился автоматически. – Сколько можно, я его деду купил всего две недели назад, дом спалишь!

Степан схватил бутыль воды, шумно наполнил чайник, грохнул его в гнездо. Не попал, долбанул еще раз, и еще, прежде чем смог насадить чайник на контактный штырь.

– Не психуй.

– Я не психую! Сколько повторять – дожидайся, когда он отключится!

– Посмотри лучше журналы. Специально взяла. Что люди со старыми домами делают. Старые чемоданчики, абажурчики. Сейчас модно. – Катя обняла его голову. Зашептала: – Не поеду в Лондон. Тут останусь. С тобой. Будем дом ремонтировать. Детей рожать.

Степан стерпел ее нежность. Перевернул нехотя несколько толстых, лоснящихся глянцем страниц.

– Давай помечтаем, как мы тут все устроим. – Катя тронула Степана за руку.

– Почему нельзя просто так посидеть, не давая мне никаких заданий?

– Какие задания? Я просто хочу подумать о чем-нибудь хорошем, когда осень, когда тоска, стены эти вокруг гнилые, вонь повсюду!

– Не нравится – чего тогда тут сидишь?

– Сама не знаю. Дура потому что.

– Езжай в свой Лондон! Не знаю… Езжай. Там веселее. Мне надо подумать. Не знаю! Не знаю! Ничего не понимаю, ничего!!!

Степан выскочил из-за стола, убежал в сад.

Катя уехала. Ночью Степан стоял на крыльце, курил найденные на кухне папиросы и смотрел на желтый месяц. Папиросы хоть и выдохлись, но сохранили достаточно крепости, чтобы у некурящего закружилась голова.

Почему вдруг люди стали доносить, арестовывать, казнить? Как? Зачем? Натерпелись? Захотелось побуянить? Истины вековые осточертели? Хотел бы он на кого-нибудь донести, кого-нибудь казнить? Одноклассника, который однажды побил его при девчонках, выкрутил руку, и он не смог сопротивляться. Плакал. А все смотрели. Потом помирились, но если бы шанс выдался… Сантехника, установившего бракованный кран, соседей залило, пришлось оплатить ремонт. Ну и этих, конечно, палачей. И вишенки сладкие из банки ложечкой вылавливать.

Почему сильные герои войн, бесстрашные солдаты, расписывались в самых нелепых грехах? Их застали врасплох. Они – обласканные государством, орденоносцы, хозяева красивых квартир, дач, передовики, партийцы – загордились. Поверили в правила. А если во что-то веришь, тебя можно сломать. Веришь в героизм – значит, выдержишь пытки. Но не выдержишь унижений. Такому можно все ногти повыдергать, все зубы повыбивать – и он устоит, но достаточно поставить его на колени и нассать в лицо – все, наш окровавленный гордец сломлен. Выдерживаешь и пытки, и унижения, но, узнав, что жена тебя оговорила, а сын попросил расстрелять папу как врага, сдаешься. Вера в справедливость, благородство, в честь подкашивает. Любовь предает. Надежда лишает сил. Все сдадут – жена, дети, собака, домработница. Бог, которому служишь, и тот ножик в спину сунет. Только пустота не предаст, только на отсутствие смысла можно положиться.