Внутри нее

Никогда прежде я не думал так много о детях-сиротах, об их судьбах и характерах. Ведь каждый человек, имеющий маму и папу или хотя бы одного из родителей, знает, что где-то у него есть тыл. Пусть далеко, пусть в другом городе или на другом краю света есть тот, кто любит тебя больше всего на свете, всем сердцем, не требуя ничего взамен. Ты можешь быть отвергнутым всем миром, взлететь высоко или пасть так низко, что останется только ползти, но даже если ты приползешь к матери или отцу – они примут тебя любого, прижмут к любящему сердцу и снова поднимут на ноги. Они спасут тебя от несчастной любви, наркомании или алкоголизма, примут тебя нищего, а стань ты вдруг богатым и знаменитым, к родительской любви добавится лишь гордость. Им по-прежнему будет не хватать только тебя, и никакая корысть или выгода не примешается к родительской нежности. Три года назад, похоронив мать, я вдруг почувствовал такой приступ одиночества, что мне захотелось выть на луну от тоски. А как же они – дети, никогда не знающие своих родителей, брошенные, обделенные материнской лаской и отцовским вниманием? Как им наравне с другими любить этот мир, в котором им приходится рассчитывать только на самих себя? Тогда, за ужином, Евгения Ивановна поведала мне историю о том, как она усыновила ребенка. Однажды один детдомовский мальчик обварил себе руку кипятком. Так получилось, что она сама везла его в травмпункт и по дороге всеми способами старалась утешить малыша: гладила его по голове, говорила ласковые слова, всячески старалась отвлечь его от страданий. Миша – так звали пятилетнего сироту – воспринял это на свой лад. Он так привязался к Евгении Ивановне, что впоследствии стал преследовать ее. Едва услышав шаги по коридору, Миша ложился на пол, подглядывал в дверную щель и кричал: «Мама! Мама!» Он хватал ее за ногу или за подол платья и не отпускал до тех пор, пока его не отнимали силой. Не помогали ни замки, ни уговоры. Ребенок так привязался к женщине, что она взяла его к себе и назвала своим сыном. К сожалению, мальчик болел какой-то неизлечимой болезнью, название которой я даже не смогу повторить. Промучившись с ним три года, Евгения Ивановна похоронила Мишу, который носил ее фамилию, и пообещала себе больше никогда не иметь детей. Как я и рассчитывал, дело Карауловой попало мне в руки. Я узнал не только адрес училища, где должна была учиться Ева, но и фамилии тех воспитанников, которые могли поддерживать с ней связь.

Ева муки творчества