Внутри, вовне

Да, конечно, он вполне способен невзначай бросить фразу, вроде: «Ох, уж эти мне евреи и интеллигенты!» — и многих это шокирует. Тем не менее он друг евреев. Он считает, что у Израиля и евреев есть «пробивная сила». Я не утверждаю, что он нас любит, или что, если того потребует политическая необходимость, он не продаст Израиль за понюшку табаку. Он думает о выгоде, а не об эмоциях. Но человека судят по его делам, а дела этого президента всегда были нам на пользу. Еврейская история, в отличие от модных еврейских властителей дум, оценивает владык по тому, каковы они для евреев.

После той ночи президент стал то и дело приглашать меня посидеть с ним и покалякать о том о сем — причем иной раз в самые неподходящие часы. Наверно, он таким образом отдыхает от своих круизов с друзьями-миллионерами на президентской яхте. И я всегда у него под боком, здесь, в Белом доме, в его полном распоряжении. Моих советов по поводу своих забот он не спрашивает. Мы вообще редко беседуем о политике. Я говорю «мы», но разговаривает обычно в основном он, а я помалкиваю. Он передо мной может выложиться и, как ему кажется, может мне доверять. Как-то раз, когда я смешивал для нас обоих коктейли, он сказал:

— Если хотите, вы можете сидеть в этой — в кипе, если вам так удобнее.

Он был явно доволен собой, что ему известно это еврейское слово.

На него произвело большое впечатление то, что я изучаю Талмуд. Он мне об этом прямо сказал. Ему кажется, что в моем лице он столкнулся с каким-то экзотическим воплощением кристальной честности и порядочности — человеком, на которого можно положиться как на каменную гору. Это, конечно, чушь, но вот так он решил. На самом же деле я всего лишь один из членов шайки уолл-стритовских налоговых юристов, такой же прохиндей, как и все они. Но президент очень уж был потрясен моим Талмудом и ермолкой. Однако мне случалось видать знатоков Талмуда, которых хлебом не корми, а дай покопаться в чужом грязном белье и которым я бы своего номера телефона не доверил.

Я где-то читал, что Гитлер каждый вечер в Берхтесгадене разглагольствовал перед своими приспешниками до тех пор, пока они в обморок не падали от усталости. Но я от бесед с президентом нисколько не устаю — по крайней мере пока. Он прожил интересную жизнь. Иной раз он бывает слегка сентиментален, когда говорит о своей семье, особенно о своей матери и о дочерях, но я и сам человек семейный, и мне это понятно. Если, сидя с ним у камина и слушая его излияния, я помогаю этому странному, одинокому, очень замкнутому человеку снять с себя часть груза, который его каждый день давит, — что ж, тем лучше.

Я не чувствую к нему никакой привязанности. Да он и не напрашивается на привязанность, он слишком завязан и зациклен на самом себе. Но, по мере того как он мне открывается, чем больше я понимаю, какой у него острый практический ум, тем больше я поражаюсь, как он мог наделать столько глупостей в Уотергейтском деле. Какой роковой ляпсус свел на нет всю «пробивную силу», которая помогла голоштанному бедняку пройти весь путь наверх до Белого дома? Я часто об этом думаю, когда смотрю, как он сидит у камина в кондиционированной комнате и выкладывается передо мной только для того, чтобы хоть на минуту позабыть про храм филистимлян, который он сам обрушил на себя и который теперь постепенно падает, падает, падает ему на голову, словно снятый замедленной съемкой.

* * *

Но вернемся к генералу Леву. Это человек маленького роста. На взгляд, он ниже, чем Ли. Насколько я знаю, с тех пор как у них был роман сорок лет тому назад, они ни разу не встречались. И все-таки я могу понять, что она в нем нашла.

У семьи Герцев есть ветви в Америке, в Израиле и в Южной Африке. Дед генерала Лева и Марка Герца имел одиннадцать детей, из них трое сыновей в начале двадцатых годов против воли своего отца эмигрировали — один в Тель-Авив, другой в Кейптаун, третий в Нью-Йорк. Остальные их братья и сестры были убиты немцами. Герц-старший не хотел, чтобы его сыновья уезжали из России, опасаясь, что они станут менее религиозными.

Как и у Марка, у Моше — пышная шевелюра, но не с проседью, а совсем седая. Они мало похожи друг на друга. Хоть Марк и высокого роста, крепкий и жилистый и следит за собой, Моше Лев, я думаю, шутя-играючи положил бы его на обе лопатки. Ему за шестьдесят, но он выглядит как вылитый из чугуна. Манеры у него резкие, как обычно у израильских офицеров. Разговаривает он мягко — до тех пор, пока речь не заходит о делах военных, и тогда он выпаливает короткие, обрубленные, властные фразы.